Шрифт:
Закладка:
– Вы знаете, где живет Дон Хуан?
– Приблизительно.
Я назвал район.
– Я хочу побывать там. И прошу вас поехать со мной.
– У меня нет ни малейшего желания видеть Дон Хуана, и особенно – сопровождать вас туда.
– Да нет же, я прошу о другом. Только покажите мне дом.
В той части острова Сен-Луи, которая смотрит на правый берег, еще сохранились – и в достаточно большом количестве – так называемые особняки, выстроенные в XVII веке в качестве жилья для высших должностных лиц – всяких судейских чинов, интендантов, советников и прочих важных горожан, которые толпились вокруг королевского трона. Как мне показалось, в одном из домов я признал тот, куда меня водил Лепорелло. Мы с Соней дошли до внутреннего дворика, но нужной лестницы я найти не смог – по той простой причине, что там вообще не было никакой лестницы. Я извинился. Мы заглянули в соседний особняк, потом в следующий, потом еще в один. Всего в пять или шесть. Убедившись, что найти нужный дом мне не удастся, мы стали расспрашивать местных жителей. Но никто не мог припомнить, чтобы на этой улице жил человек, похожий на Дон Хуана или тем более на Лепорелло.
– Это мужчина весьма приметный: ему лет сорок, он одет…
Так как мой французский оставлял желать лучшего, расспросы вела Соня. Мы обошли всю улицу и обращались к каждому живому существу, встреченному на пути.
– Господин лет сорока, седой, в темных очках! Слуга…
Последний, кого мы остановили, услышав, с каким пылом Соня описывает Дон Хуана, рассмеялся ей в лицо: дескать, человек, которого мы ищем, скорее похож на киногероя, чем на реального мужчину. Соня покраснела до корней волос. Но заплатить за все пришлось, разумеется, мне. Она осыпала меня упреками за мою забывчивость (или, может быть, за то, что она начинала воспринимать как насмешку). Наконец она решила позвонить по телефону и зашла в кафе. Я ждал ее в машине. Если я и старался выглядеть спокойным и даже веселым, в душе у меня ни спокойствия, ни веселости не осталось, ведь Лепорелло приводил меня именно на эту улицу, именно в один из этих великолепных, дышащих историей особняков. Я томился странной тревогой и чувствовал себя в очередной раз обведенным вокруг пальца.
Соня долго не появлялась. Наконец она вышла из кафе, но выглядела совершенно сбитой с толку.
– Я раз сто пыталась набрать номер, но в конце концов мне объяснили, что в Париже такого попросту не существует.
Она села в машину, положила руки на руль, голову опустила на руки и заплакала.
Изгиб ее затылка был необыкновенно красив.
3. Мы отправились в кафе Марианы, но и там нас ждала неудача. Заведение было закрыто, и объявление гласило, что хозяйка уехала на неопределенное время. Мы стояли посреди Латинского квартала – уставшие, сникшие, а я еще и очень голодный. Соня была готова прямо тут же облечь в слова суть той драматической ситуации, в которой она оказалась. И разумеется – под аккомпанемент рыданий и всхлипываний. Но у меня-то повода к отчаянию не было, зато я пришел к убеждению, что бегство Дон Хуана – хотя, возможно, не бегство, а только исчезновение – следовало считать весьма мудрым и осмотрительным шагом, который необязательно объяснялся трусостью… Просто мне было удобнее с долей преувеличения называть это бегством. В душе я готов был принять Сонину версию: он находится на излечении в каком-нибудь санатории, а все остальное – цепочка случайностей и ошибок, в которых отчасти был виноват я сам. Теперь я склонен думать, что она верила больше мне, чем собственным словам, я же, в свою очередь, больше полагался на ее мнение, чем на свое. В ее тогдашнем состоянии гораздо легче было принять в качестве гипотезы бегство; если она и говорила о санатории, то лишь назло мне, а заодно – чтобы хоть немного, пусть внешне, успокоиться.
Я предложил зайти в ресторан. Соня согласилась и даже снизошла до того, что показала мне некое заведение, которого я не знал и где довольно хорошо кормили. В этот час ресторан был заполнен студентами. Сперва я почувствовал себя там неуютно. У всех посетителей без исключения был мрачно-похоронный вид, и они напоминали героев трагедии, которые устроили себе краткий антракт, чтобы отдать дань еще и эротике. Во всяком случае, такое впечатление оставляла их манера одновременно обедать и решать любовные дела. Они словно говорили: «Как только завершим трапезу, тотчас же покончим счеты с жизнью, а краткий миг между тем и другим посвятим любви. Но на любовь у нас времени мало: либидо не должно помешать нашим последним размышлениям о Ничто». Скорее всего, настроение Сони совпадало с настроением завсегдатаев ресторана, хотя одежда ее выбивалась из общего стиля. Правда, я бы предпочел, чтобы не совпадали ни настроение, ни одежда, поэтому и сказал, что чувствовал себя там неуютно, словно все тамошние философы могли вдруг угадать во мне буржуа, нагло затесавшегося в их ряды, и, обнаружив это, накинулись бы на меня с оскорблениями. Готов поклясться, что некоторые из них даже бросили что-то оскорбительное в мой адрес, и бесповоротный приговор – «Salaud»[14] – успел сорваться со многих губ, хотя и украдкой. Соня была слишком поглощена собой, чтобы услышать это, я же предпочел не обращать внимания на подобную мелочь.
– Итак, вы считаете, что Дон Хуан сбежал?
– Да.
– Но почему?
– Это в его обычае.
– Но в данном случае в этом не было нужды. Ни отец, ни брат, ни муж не попытаются за меня отомстить.
– Вы разве забыли, что сами всадили в него пулю?
– Ах да… – Но она тотчас продолжила свою мысль: – Разумеется, я выстрелила в него. Но почему? Разве такое приходило мне когда-нибудь в голову? У меня и пистолета-то не было. Все бы развивалось своим чередом: сначала я, обнаружив, что стою перед ним голая, спряталась бы за рояль, потом быстро оделась бы и убежала, но он сам сказал: «Вон там пистолет!» Кто же его туда положил? Он. Для чего? Чтобы я выстрелила. А зачем ему это было нужно?
– Чтобы придать всей авантюре трагический финал. Дон Хуан – любитель трагических финалов.
– Ах! Перестаньте молоть чепуху. Вы все сводите к эстетическим теориям, а они вряд ли теперь уместны. Ну, напрягитесь же и давайте вместе отыщем тут какой-нибудь смысл!
– Мне придется повторить вам еще раз то, что я
