в Архаре. Я тогда скептически относился к его увлечению, но у него оно не пропало даром. Таких «уклонистов» от строевой службы у нас в армии называли придурками. Ну, это к слову. А попал я в отдельную стрелковую бригаду, кажется 38-ю. Отдельная, потому что не входила в состав дивизии, а непосредственно в корпус или армию. В бригаде было, как и полагается, четыре батальона и командовал ею тогда майор Шумейко, человек шумоватый, экспансивный и дерзкий, но не вредный. Бригада была расквартирована в поселке Бабстово Еврейской автономной области. Это на половине дороги от Биробиджана до поселка Ленинское на Амуре, примерно в 40 км от последнего.

Рота, в которой мне довелось служить, была укомплектована призывниками из Кировской области моего возраста (в нашем взводе из Уржума) со значительной примесью жителей Приморья и Хабаровского края. Среди последних были и люди пожилого возраста до 1912 г.р., и 1923-1925 гг. р. Самым старым у нас был помощник командира 1-го взвода из Уссурийска 1905 г.р. Командиром роты был старший лейтенант. Он отличался выправкой кадрового военного без особого налета солдафонства. Был корректен, вежлив и пользовался авторитетом у солдат. Я убедился в этом во время учений в поле, где около недели я находился в командной группе роты в качестве связного от нашего 3-го взвода. Среди взводных командиров для меня выделялся командир 1-го взвода. Иркутянин, агроном по гражданской специальности, он был призван из запаса. Младшие командиры, за редким исключением, все были из старослужащих, отслуживших, как тогда говорили, службу действительную. Все они прошли период закручивания гаек по укреплению дисциплины и введению новых требований по обучению войск в полевых условиях после назначения Наркомом обороны Тимошенко, сменившего бездарного Ворошилова. Нам, молодым солдатам, также не давали спуску, но никакой дедовщины тогда не было и в помине. Отношения в отделениях, взводах и в роте строились на принципах дружбы и товарищества без особых элементов унижения, что иногда еще встречалось в снайперской школе со стороны младших командиров.

Однажды осенью ненастной на учениях мы целый месяц бродили по лесистым сопкам и болотистым низинам и вымотались до предела. Некоторых из нас выделяли в помощь обессилевшим под более тяжелым вооружением пулеметчикам и минометчикам. На меня как на «свежего» нагрузили станок пулемета «Максим», и я целый день протаскал его на горбу, иногда чуть не утопая в болотистой низине под двухпудовой тяжестью станины. Катить эту дуру за хобот на колесиках воспрещалось категорически, хотя для того они и придуманы были, да в бою иначе было и нельзя. Потом я видел уже во время военных действий в Маньчжурии катящийся по дороге целый пулемет на привязи к хвосту «трофейного» ишака. А у солдата и своего снаряжения достаточно. Винтовка или автомат с двумя дисками, каска 1,5 кг, противогаз в сумке через плечо, на поясе лопата, фляга из толстого стекла (алюминий — дефицит), вещмешок с неким «имуществом». Индивидуальный котелок в виде штампованного из жести и луженого внутри цилиндрического ведерка на 2 л. С обязательной ложкой в придачу. Ложки отливались умельцами из алюминия по оттискам с готовых образцов. Ручки ложек обязательно оформлялись в виде женщины в натуральном естестве. К слову, звездочки на пилотки или шапки вырезались из жестянок от американских консервов. Не обходилось без несчастных случаев. После этих учений говорили, что трех солдат из соседнего батальона, спавших вместе под деревом, загрызла рысь. Этому можно поверить. Такой зверь обычно нападает сзади, с затылка. Порвет тебе становую жилу — и будь здоров, не кашляй. Крупные учения редко обходились без каких-нибудь происшествий, которые назывались чрезвычайными.

Всю вторую половину 1944 г. до декабря мы, снайперы, находились на специально организованных в бригаде снайперских сборах, по взводу от каждого батальона. Сборы располагались у отрогов массива сопок, подступающих к поселку с севера, и существовали автономно со своей кухней. В роты мы отзывались только на время бригадных и батальонных учений с выходами в поле сроком до месяца, а на сборах занимались по своей программе, главным образом тренировкой в стрельбе, перемежаемой практическими стрельбами боевыми патронами. Этим мы были избавлены от изнуряющего казарменного быта с нескончаемыми построениями по всякому поводу и без повода и неизбывного чувства какого-то постоянного давления, угнетения, совершенно не конкретного. Обитали мы в землянках, отдельных для каждого взвода и расположенных бессистемно применительно к рельефу. Наша землянка была вкопана в склон сопки. Внутри по глухой нагорной стороне располагались нары, в наполовину открытой стенке, обращенной в долину, было окно. На свободном пространстве перед окном стоял стол со скамьями на всю братию для занятий и приема пищи. Летом по армейскому обычаю мы должны были жить в палатках, в «лагере», устроенном на площадке вблизи землянки. Палатки составлялись из четырех плащпалаток, бывших в комплекте амуниции солдата.

Наш командир взвода на сборах был не офицер, как обычно, а старшина. Такой чести мы были удостоены покровительственному отношению командира бригады к нашему старшине. Поговаривали, что он был его любимцем. Наш командир явно гордился своим высоким положением. Это отражалось в стиле его командования, громогласном и амбициозном. При всем при том он не обременял нас ни неотступным надзором, ни бесцельной муштрой. Повседневным распорядком всецело ведали младшие командиры. Своей обязанностью наш старшина считал проведение политзанятий. Политзанятия проводились во вторник и пятницу по два часа и считались одним из важнейших предметов боевой подготовки. Старшина объявлял собранному за столом взводу: «Сегодня политзанятия. Тема — современное положение. Материал — газета. Вы люди грамотные, читайте сами, а у меня голова не парламент, всего все равно не упомнишь». И уходил. Присловье неизменно сдабривалось нужной дозой «традиционной» лексики. Нам оставалось сидеть смирно, иногда поклевывая носом под равномерный и не очень голос чтеца.

Наступил конец и нашему пребыванию на сборах. В конце декабря прибыл незнакомый капитан в сопровождении ротного. Капитан назвал некоторые фамилии, видимо заранее намеченные, в качестве кандидатов в школу младших командиров. Ротный отрапортовал: «Возражений не имею». Так называемая школа была учебной ротой, и ее начальник, упомянутый капитан, по статусу был командиром этой роты. В предвидении неизбежно приближающегося момента открытия военных действий против Японии предусматривалось создание запаса сержантов, способных заменить выбывающих в боях. И сей момент для меня начался новый круг воинской муштры. Но строгости, не в пример снайперской школе, здесь были вполне корректны, да мы уже были и втянуты в армейскую службу. Младший командный состав школы был подобран хорошо. Запомнился