немало. Год назад он подсел к нему в одном из баров и предложил «забористую вещь». По Джереми видно было, что он свой клиент. Но тогда у него не было денег, а Нико ответил, что это «за так». За «за так» Джереми был должен уже несколько тысяч. Он был весь в долгах.

– Я не занимаюсь благотворительностью, Джей, ты же не думаешь, что я бесплатно все достаю? – шипел на него Нико. – Ты хочешь, чтобы меня к стенке прижали?

Джереми хотел, чтобы его об стенку убили, но смолчал.

– Я же к тебе, как к другу, парень, а ты подводишь меня…

– Я хотел отдать, – он оторвал бумажное полотенце и промокнул им окровавленный рот, – но меня ограбили.

– Да что ты? Когда? – изобразил озабоченность Нико.

– Пару часов назад.

– Может, мне еще пожалеть тебя, Джей? – Нико подошел ближе. – Знаешь, сколько вас таких, кого ограбили? – Он схватил его за грудки. – У кого семейные проблемы и прочая чушь… Ты мне зубы не заговаривай! – Прижал его к умывальнику так, что поясница Джереми хрустнула о керамическое ребро раковины.

В туалет завалилась пьяная парочка. Он – высокий, с расстегнутой ширинкой, она – вся взлохмаченная, с розовыми лентами в волосах и юбкой, кончающейся на ягодицах. Они смеялись и целовались, даже не взглянув на них, а после завалились в одну из кабинок.

– Если б не люди, я бы давно тебя прикончил…

Нико врал – он никогда не марал чужой кровью свои белые ручки.

Из кабинки доносились характерные вздохи.

– Хотя им, похоже, не до тебя, – сказал он и всадил Джереми кулаком под самые ребра.

Почти никогда…

У Джереми потемнело в глазах. Ему что-то вкололи. Стоны в кабинке становились все тише, как и музыка, как и голос Нико.

Временами Джереми приходил в себя на секунды, на доли секунды, но все еще был как в тумане. Его провели через клуб; музыка осталась за ним, захлопнулась за спиной, исчезла. Вывели на воздух, пахнувший подворотней и сыростью, а потом – салоном авто. Джереми прислонился к стеклу пассажирской двери, изредка открывая глаза, ловя красно-желтые пятна проезжающих мимо фар и магазинных витрин; все слилось в эти пятна, от которых болели глаза, весь мир стал одним разноцветным пятном перед тем, как снова пропасть. Джереми упал в темноту. Она поглощала его, затягивая в дремоту. Перед ним опять мать, но уже чуть седая; она кричит и трясет руками перед его лицом, хватается за голову, падает на стул. Потом плачет. Долго, безудержно. Джереми идет в свою комнату; ему не стыдно, почти. В тот день она нашла травку в его рюкзаке. Тот день был началом конца.

Джереми почувствовал боль выше локтя. Мать исчезла, темноту пробивал назойливый свет. Его схватили за руку и выволокли из машины. Он открыл глаза. Утренний свет больно бил по вискам – чертово солнце… Лучше бы сдохнуть сейчас, подумал он и опять зажмурился. Его куда-то вели, он спотыкался обо что-то, чуть не упал.

– Голову наклони! – сказали ему и наклонили до хруста в позвонке.

Открыли железные ставни и толкнули вовнутрь. Здесь уже не было света. Как хорошо, думал Джереми, как хорошо в темноте… Его посадили на стул и начали бить по щекам. Щеки горели, он весь горел.

– Давай, приходи в себя, парень! Ты сколько ему вколол?

– Четверть дозы, – послышался голос Нико.

Джереми разлепил глаза. Вокруг все темное, безлюдное. Пара стульев, какие-то бочки. На них тоже кто-то сидел. Одни силуэты, он не видел почти ничего.

– Эй, приходи в себя! – кричали ему на ухо. – Сколько же с ним возни… Ты теперь с нами, пацан, и будешь делать все, что мы тебе скажем, иначе ты не скажешь больше ничего!

К шее прижали холодное лезвие. Джереми стиснул зубы.

– Ты слишком много должен, Джей, – сказал Нико. – Отработаешь – уйдешь. Тебе скажут, что делать.

Нож убрали. Джереми сполз со стула, почти лежал.

Шаги Нико – вальяжные, с оттяжкой, их ни с чем не спутать – удалялись к двери. Громыхнул засов, потом еще раз, петли заскрипели, свет ударил по больной голове, но быстро схлопнулся и исчез.

* * *

Одного звали Тони, другого – Пикассо; наверное, это была кличка, Джереми не уточнял. Третий был просто здоровяк, на то и откликался, а Джереми они прозвали Дохлый; впрочем, ему было все равно.

Тони, Пикассо и дохлый Джереми сидели напротив друг друга за большим круглым столом. Здоровяк стоял рядом. Джереми думал, что просто еще не нашлось стула под его необъятную тушу, но было все проще – он просто устал сидеть. Он всегда сидел за рулем, всегда был на стреме. Здоровяк почти не выходил из фургона, карауля их у любых входов.

Об этом Джереми узнает завтра – сейчас он еще мало что понимал.

– Теперь ты с нами, Дохлый, понял? Уже неделю без четвертого, – сказал ему Тони.

– А что с четвертым? – спросил было Джереми, но и сам понял что.

– Пошел на корм червям, – Здоровяк сплюнул. – Но ты не переживай, он сам виноват.

– Слишком громкий, – сказал Тони, – как слон в посудной лавке. Не то что ты, – он подмигнул ему.

Только сейчас Джереми уловил этот взгляд. Это он, это они…

– Как челюсть, не сломал?

– Зуб выбил, – ответил Джереми.

– Это фигня. У Пикассо вон половины зубов нет, и ничего.

– А почему Пикассо? – спросил Джереми, сам не зная зачем.

– Картины пер.

– Пока не спер не то…

– Потому и залег на дно.

– Если что, дно – это мы, – Здоровяк заржал.

– Перед тем ему выбили зубы, но ему и так хорошо.

Пикассо улыбнулся беззубым ртом и развернул большой лист.

– Это план здания, – прошепелявил он. – Там есть консьерж, но проскочить можно. Это квартира одного старика. – Он указал на третий этаж.

– Вчера старику звонили из одного банка и предложили вклад под высокий процент.

– В два раза больше того, что есть.

– Вчера он снял деньги.

– Сегодня он должен завтракать в местной закусочной, где-то между девятью и десятью утра.

– А деньги в квартире…

– Между матрасом и кроватью, – заявил Пикассо.

– Тебе почем знать?

– Где им еще быть? – Тот ухмыльнулся.

– У нас есть час, – сказал Тони. – Все понял?

Джереми понял, что попал. Групповое ограбление по предварительному сговору. Лет десять, если не больше.

23 глава

Старик вышел из дома без пяти девять – он всегда выходил в это время и шел несколько кварталов пешком, лишь бы попасть на бесплатные завтраки в местной закусочной. Там бесплатно кормили бездомных стариков, и никто не спрашивал, есть ли у них дом.