Шрифт:
Закладка:
В газете «Экспрессен» от 7 февраля 1947 года под заглавием «Ответственность молодых: диалог в Штутгарте».
Суть правосудия.
В газете «Экспрессен» от 11 февраля 1947 года под заглавием «Трагикомедия перед лицом правосудия».
Холодный день в Мюнхене.
В газете «Экспрессен» от 28 января 1947 года под заглавием «Достойный уважения, но смертельно опасный».
Заключительный абзац, начиная со слов «Этого безусловно самого талантливого из современных немецких политиков…», в версии газеты «Экспрессен» отсутствует. Портрет лидера немецких социал-демократов Курта Шумахера вызывал нарекания со стороны шведских социал-демократов (см. Рагнар Турсье в «Экспрессен» от 19 февраля 1947 и Кай Бьёрк в «Моргон тиднинген» от 20 февраля 1947). Абзац, вероятно, добавлен Дагерманом в попытке прояснить свою точку зрения.
В лесу повешенных.
В газете «Экспрессен» от 7 марта 1947 года под тем же заглавием.
Обратный до Гамбурга.
Ранее не публиковалась.
Литература и страдание.
В газете «Экспрессен» от 28 апреля 1947 года под тем же заглавием, примерно одновременно с подготовкой книги к печати в издательстве «Норштедтс».
Одна из газетных статей, первая из опубликованных — «In Deutschland ist nix mehr los. Страна как потухший вулкан», «Экспрессен», 26 декабря 1946 года — не вошла в «Немецкую осень».
Данное издание «Немецкой осени» основывается на оригинальном издании 1947 года.
Десять из тринадцати статей явно печатались с текстов, опубликованных в «Экспрессен». Время от времени встречающиеся в газетной версии пустые строки между абзацами сохранились и в издании 1947 года. Сохранены они и в этом издании. В других статьях «Немецкая осень», «Обратный до Гамбурга» и «Литература и страдание» пустых строк в оригинальном издании нет. Они были добавлены редактором в статью «Литература и страдание» для сохранения единообразия, за образец была взята статья из газеты «Экспрессен» от 28 апреля 1947 года.
Помимо правки очевидных опечаток, была внесена незначительная корректура.
Избранные эссе
Пылающие сердца
(1943)
Как сказал поэт:
Не падайте же духом,
пылающие сердца,
победа иль пораженье —
улыбка до конца [61].
Пылающие сердца. Кому в наше время вообще нужны сердца? Кому нужны поэты? Да, определенно существует потребность в тренированном и работающем как часы сердце умелого пилота бомбардировщика, который умрет за штурвалом и попадет в космос, ну а тем, кто загоняет свинцовые пули автоматными очередями в грудь и живот другим, решительно не нужен сомнительного качества аппарат в левой стороне груди. Сердца нужны, да, но — пылающие? О нет, ведь тогда вас, друг мой, наверняка признали бы профнепригодным еще на медкомиссии, написав в справке «живой труп», и вы лишь по рассказам узнали бы, как выглядит изнутри граната, как вспенивает небо самолет-бомбардировщик, что происходит в маленьком — а может быть, не таком уж и маленьком — аду на палубе корабля, когда стальное чудовище противников, бряцающее косой смерти, сгрызает силуэт за силуэтом и подбирается все ближе к живым душам на борту.
Только подумайте, дорогая госпожа Юханссон — да-да, именно вы! — вдруг вы обнаружите у себя в груди пылающее сердечко, там, под складками блузки? Тогда у вас уже не получится строго морщить лоб и с умным видом стенографировать речи господина Директора, ловя каждое его слово, и, возможно, тогда все будет иначе. Кто знает, кто знает… Эти пылающие сердца такие непредсказуемые. Наверное, и хорошо, что все так, как есть. Хорошо, что они погасли вовремя, господин пилот бомбардировщика, господин рядовой, госпожа секретарша с портфелем. Сердца погасли, но ведь сейчас пылает столько другого!
И все равно, все равно из убаюкивающей темноты осторожно проступает тень сомнения, все равно тикают часы, а может быть, это вовсе и не часы, а что-то другое идет в воющей тишине уверенной и твердой поступью. Тише, слышите? Свистят пули? Нет, это что-то посильнее. Взрываются бомбы? Нет, вовсе нет. Канонады, печатные машинки, речи пропагандистов, сирены карет скорой помощи? Нет. Всё, других вариантов не осталось. Но подумайте, просто подумайте, а вдруг все-таки произошли бы те странные вещи, о которых пишут поэты и молчат остальные? Подумайте, госпожа Юханссон, и вы, господа: что, если сквозь грохот войны и шум площадей вдруг прорезался бы едва слышный высокий звук, похожий на звук флейты, и добрался бы до ваших ушей? Именно до ваших, да-да, и до ваших тоже! Ведь чего только не бывает на свете: и тогда однажды ночью затасканная по стихотворениям луна, хладнокровно освещающая потерянную Фландрию, вдруг загорелась бы огнем, который согревает не только замерзшие пальцы, не только замерзшие ноги в грубых кирзовых сапогах и скованные шинелями тела. Если бы это был не лагерный костер, разведенный дрожащими от холода партизанами, не пламя, пожирающее хутора и заборы, а настоящий, пылающий огонь, способный дать жизнь и тепло не только оледеневшим телам, но и холодным сердцам? Возможно, однажды загорится первое сердце, а может быть, оно уже загорелось, возможно, за ледяным фронтовым холодом уже горят сердца, пылают в чреве подводных лодок, в обнесенных колючей проволокой лагерях под одинокой фламандской луной. Кто знает, кто знает… да и что тут можно знать наверняка. Возможно, однажды поэт обретет пылающие сердца. Возможно, они придут в этот мир. Миру понадобятся пылающие сердца, а еще ясные звезды и стройные невинные юные тела, когда война окончится и наступит мир. Юные сердца, юные головы, юные тела создадут мир заново.
«Богословы говорят и пытаются быть услышанными под грохот перекрестного огня, путаясь под ногами у неумолимо ползущей вперед многоножки войны. И мы, молодежь, слушаем и пытаемся сохранять те ценности, которые считали
