они не держались за руки, Элеон почему-то казалось, что они это делают. И это ощущение никуда не уходило. Девочка попыталась понять, почему у нее вдруг возник этот образ в голове и почему он ее так сильно волнует. И поняла. Из-за одежды. Наряды мужа с женой идеально гармонировали друг с другом. Золотой пояс Николаса, большие черные украшения у Мэри, красные элементы на брюках и другое — все эти мелкие детали в костюмах каждого из партнера не имели смысла в отдельности, только вместе. То есть родители либо вдвоем подбирали цвета, либо кто-то из них. Но ведь Мэри решила пойти на вечер в последний момент. А одежда? Николасу и Элеон шил наряды один портной. А Мэри? Откуда она взяла свое золотое платье? Портной ведь не заходил к ней, а все указания на счет цветов и форм давал Николас. Значит, всё он. А зачем тогда утверждал, что не знал о решении жены, называл ее безрассудной? Или они играли?..

Играли? Но перед кем? Там была только Элеон. Зачем перед ней-то? Элеон вспомнила поцелуй на лестнице. И это тоже игра? Но родители казались такими искренними. Вообще любят ли они друг друга? Элеон вспомнила, что брат в дневнике писал, мол, отец с матерью — фальшивки, не умеют любить, притворяются. Но разве можно притворяться всю жизнь? Притворяться, что любишь человека? Это какой-то бред! Если бы Аттали друг друга не любили, могли бы они понимать друг друга без слов. А Элеон много раз видела такое. Или и это было спланированной игрой? И когда бы они успевали планировать это? Ночью? Элеон вспомнила, что как-то раз, уже после того, как Мэри пошла на поправку, родители ночью спорили по поводу мальчиков. Николас считал, что не нужно ворошить старые раны. Мэри была с ним не согласна. Элеон тогда их не узнала. Она ни разу не видела, чтобы ее родители в нормальном состоянии ссорились. Они ведь соглашались друг с другом во всем: в цветах, в еде, в ремонте, а ругались только в шутку. Но той ночью они орали друг на друга так громко, что разбудили дочь. И орала не только Мэри. Николас орал.

Они какие-то оборотни, ей-богу.

Элеон ушла на кухню, чтобы больше не видеть ни родители, ни Юджина, ни кого бы то еще. Не тут-то было. Там она встретила Эвелин. Гостья, заранее избегая вопросов, заявила:

— Я просто знаю, где здесь кухня. Я здесь жила.

Элеон остановилась возле стола в ожидании, что Эвелин уйдет. Но девочка, видимо, ждала того же от хозяйки дома. Эвелин вздохнула, достала из погреба молоко, налила в два стакана, один передала Элеон.

— Тебя это тоже безумно бесит, да-а? — спросила она.

Элеон взяла молоко и посмотрела на гостью. Эвелин была ниже ее ростом, тоньше и имела в лице что-то лисье.

— Нас все путают, да-а, — сказала Эвелина. — Буквально все, а мы даже не похожи. Я знала, что так и будет. Не хотела идти. И с тобой знакомиться не хотела. Родители уговорили. Аттали же обидятся!

Элеон неловко улыбнулась.

— Я тоже не хотела, чтоб ты была здесь, — сказала она. — Думала, зачем тебя вообще мама с папой пригласили? Они решили мне так за что-то отомстить? Они же, вроде, хотели выставить меня в наилучшем свете, а сами привели девочку, которая настолько идеальна, что аж бесит.

— Что ж, — Эвелин хитро улыбнулась. — Выпьем за странных предков!

Девочки разговорились. Элеон призналась, что побаивалась Эвелину.

— Я уже представила, как ты, чтобы убить меня, сдружилась сначала со мной, затем завела в лес и там целую злодейскую речь прочитала о том, как ты несчастлива из-за меня.

— Ну ты и фантазерка, да-а! Зачем бы мне это делать? Благодаря тебе я не живу в нищете, у меня есть красавчики-женихи, возможность ездить в разные страны, учиться. Так что мне бы тебя на руках носить, но я не стану.

— Одна девчонка действительно пыталась убить меня. Из-за Юджина. Она меня к нему ревновала. И даже в какой-то момент притворилась мной. Так что я не фантазерка, а реалистка.

— Да-а уж, — протянула Эвелин.

Девочки замолчали.

— И, что, правда ты никогда не хотела побыть Элеонорой Атталь?

— Почему же нет? — сказала Эвелин. — Конечно, хотела, я даже завидовала тебе, да-а. Особенно когда твои родители отказались от меня и отдали другим людям. А ведь Николас и Мэри стали для меня тогда всем, да-а. Ну ты же их знаешь — они такие… вечные игры, веселье. Я не хотела от них уходить. Особенно к моей теперешней семье. Папа с мамой казались мне уже староватыми. Они не могли со мной носиться, как Аттали, и не особо знали, как общаться с детьми. Все их попытки казались мне фальшивыми. Но затем они ко мне привыкли, я к ним привыкла, мы полюбили друг друга, да-а. Элеон, мне ничего твоего не нужно.

— Знаю. Просто странно, благодаря мне чья-то жизнь улучшилась, хотя я даже ничего для этого не сделала.

— Твои родители сделали. Они надеялись, что ты жива. Я бы тоже надеялась. Да… Я, кстати, помню, как с ними познакомилась. Не то чтобы я не знала свою настоящую маму или своего имени, но, когда мне показали Мэри и Николаса и спросили: «Это твои родители? Тебя зовут Элеон?», я ответила: «Да». Не хотела жить на улице. А твои родители, мне кажется, сразу поняли, что я не их дочь. Помню болезненного такое разочарование на лице Мэри. Но они оставили меня, наверное, надеялись, что ошиблись в своих ощущениях. Не думаю, что они меня не полюбили. Просто совесть загрызала — как воспитывать другого ребенка, если с твоим такое случилось. Так что меня пристроили. Ну и тогда, да, я очень хотела стать лучше тебя. Я умею играть на гитаре! Я скачу на лошади! А они: «Ну молодец, только… ты как бы не наша дочь». И всё тут! Не переплюнуть мне Элеонору. Но теперь это не важно. Я обрела свою семью, ты свою. Всё хорошо, да?

— Да, — Элеон вздохнула, — всё хорошо.

Девочки услышали шум во дворе. Юджин упал с лошади и сломал ногу — она была вся синяя. Врач хотел дать ему