Шрифт:
Закладка:
* * *
Аббат Мори,[238] приехав к кардиналу де Ла Рош-Эмону,[239] только что возвратившемуся со съезда духовенства, застал прелата в дурном расположении духа. Гость осведомился о причинах этого. «У меня их достаточно, — ответил старик кардинал. — Во-первых, мне пришлось председательствовать на собрании духовных лиц, которое прошло из рук вон плохо; во-вторых, в нем участвовали молодые представители нашего сословия, вроде аббата де Ла Люзерна,[240] а им, изволите ли видеть, для любого дела нужны разумные основания».
* * *
Аббат Рейналь,[241] будучи еще молод и беден, подрядился служить где-то обедню за двадцать су в день. Став побогаче, он уступил эту должность аббату де Ла Порту,[242] удержав в свою пользу восемь су из двадцати. Де Ла Порт, выбившись из нужды, в свой черед переуступил место аббату Динуару,[243] с которого уговорился взыскивать четыре су, не считая доли Рейналя, так что эта убогая, отягощенная двумя рентами обедня приносила Динуару всего восемь су в день.
* * *
Некий епископ города Сен-Бриё, произнося поминальную речь по Марии-Терезии,[244] отменно ловко обошел вопрос о разделе Польши.[245] «Поскольку Франция не сказала свое слово при этом разделе, — объявил он, — я последую ее примеру и также не скажу о нем ни слова».
* * *
Когда милорд Малборо[246] находился в траншее с одним из друзей и своим юным племянником, пушечное ядро внезапно снесло череп этому другу и мозг его брызнул в лицо молодому человеку. Тот в ужасе попятился, и бесстрашный Малборо спросил: «Что я вижу, сударь? Вы как будто удивлены?». — «Да, — ответил юноша, утираясь. — Меня удивляет, как это человек с таким количеством мозга мог так безрассудно и бесцельно подвергать себя подобной опасности».
* * *
Герцогиня Мэнская[247] долго хворала и, наскучив этим, принялась упрекать своего врача: «Зачем было обрекать меня на жизнь в этом замке, где нет ни души?». — «Помилуйте, ваше высочество, ведь у вас здесь добрых сорок человек наберется». — «Ну и что же? Разве вам не известно, что принцессе полагается сорок-пятьдесят душ прислуги?».
* * *
Когда граф д’Артуа[248] оскорбил герцогиню Бурбонскую и брат ее, герцог Шартрский,[249] узнал об этом, он воскликнул: «Как хорошо, что я не отец и не муж!».
* * *
Однажды, когда в Академии шел какой-то бурный спор, г-н де Меран[250] предложил: «Господа, а что если мы попробуем говорить не больше чем по четыре человека сразу?».
* * *
Когда графу Мирабо,[251] человеку весьма уродливой внешности, но блестящего ума, вчинили иск об увозе и совращении, он решил сам защищать себя в суде. «Господа, — заявил он, — меня обвиняют в совращении. В качестве единственного ответа и оправдания я прошу присовокупить к делу мой портрет». И так как секретарь суда ничего не понял, судья пояснил ему: «Болван, посмотри же на лицо этого господина!».
* * *
М* говаривал мне: «Я не нашел предмета для подлинного чувства и потому стал смотреть на любовь, как смотрят все. Я избрал этот путь за неимением лучшего, подобно человеку, который решил поехать в театр и, не достав места на „Ифигению“,[252] отправился в „Забавное варьете“».[253]
* * *
Г-жа де Брионн порвала связь с кардиналом де Роганом из-за герцога де Шуазеля:[254] кардинал требовал, чтобы она рассталась с ним, г-жа де Брионн не соглашалась. Произошла бурная сцена, и под конец г-жа де Брионн пригрозила, что велит вышвырнуть кардинала в окно. «Ну что ж, — ответил он, — я могу и выйти тем же путем, каким столько раз входил к вам».
* * *
Герцог де Шуазель узнал о своей опале в ту минуту, когда сидел за карточным столом Людовика XV. Г-н де Шовлен,[255] также принимавший участие в игре, объявил королю, что не может ее продолжать, так как играл в паре с герцогом. «А вы напишите ему и спросите, не согласен ли он закончить талию», — отозвался король. Де Шовлен действительно написал в Шантелу, и герцог дал согласие. Через месяц король поинтересовался, подсчитан ли уже выигрыш. «Да, — ответил де Шовлен. — Господин де Шуазель выиграл три тысячи луидоров». — «Вот как! Очень рад. Отошлите же ему скорее эти деньги», — воскликнул король.
* * *
«Любовь, — говорил М*, — должна быть отрадой лишь утонченных натур. Когда я вижу, что ею занимаются люди пошлые, меня так и подмывает крикнуть: „Куда вы лезете? Для такой сволочи, как вы, существуют карты, еда, карьера!“».
* * *
Не расхваливайте при мне характер Н*: это человек суровый и неумолимый, который опирается на свои холодные принципы, как бронзовая статуя на мраморный пьедестал.
* * *
«Знаете ли вы, — говорил мне г-н де*, — почему у нас во Франции молодые люди честнее тех, кому перевалило за тридцать? Причина проста: только к этому возрасту мы избываем иллюзии, сознаем, что в нашей стране можно быть либо молотом, либо наковальней, и ясно видим непоправимость бедствий, под бременем которых стонет нация. До тридцати лет мы похожи на псов, которые охраняют хозяйский обед от других собак; после тридцати мы, как и прочие собаки, стараемся лишь урвать себе долю из этого обеда».
* * *
Г-жа де Б*, женщина весьма влиятельная, тем не менее не смогла ничего сделать для своего любовника де Д*: он был слишком бездарен. Тогда она вышла за него замуж. На роль любовника годен лишь тот, кого не стыдно показать людям; в роли мужа сойдет всякий.
* * *
Граф д’Орсе,[256] сын откупщика, известный своим неумеренным стремлением во всем походить на знатного человека, как-то раз вместе с г-ном де Шуазель-Гуффье[257] явился к купеческому старшине.[258] Спутник его пришел туда хлопотать о снижении сильно увеличенной подушной подати, сам же он пожаловался на то, что подать ему значительно уменьшили: он усматривал в этом посягательство на свое дворянское достоинство.
* * *
Об аббате Арно,[259] который очень не любит пересказывать всякие сплетни, отзывались так: «Он говорит много, но не потому,
