— А вон эта?

— А это покойная королева, — потеряв терпение, отрезал обитатель Версаля.

* * *

Маленькая девочка спрашивает М*, автора сочинения об Италии:

— Вы вправду написали книгу об Италии?

— Да, написал.

— И вы там были?

— Разумеется.

— А книгу вы написали до поездки или после?

II

Богиня мудрости Минерва, которая отбрасывает флейту,[182] ибо видит, что этот инструмент ей не к лицу, — вот поистине прекрасная аллегория.

Вот другая, не менее прекрасная: вещие сны вылетают через роговые ворота, а сны лживые, т. е. приятные заблуждения, через ворота из слоновой кости.[183]

* * *

Некий острослов сказал о М*, своем бывшем друге, который вновь сблизился с ним, едва он разбогател: «Этот человек не просто хочет, чтобы его друзья были счастливы, — он этого требует».

* * *

Любовь, замечает Плутарх, заставляет умолкнуть все другие страсти. Это диктатор, перед которым склоняются остальные владыки.

* * *

Кто-то в присутствии М* стал поносить платоническую любовь за то, что она лишь бесцельно дразнит воображение. «А вот я этого не боюсь, — возразил он. — Когда женщина нравится мне и вид ее преисполняет меня счастьем, я смело отдаюсь чувствам, которые она мне внушает, ибо знаю, что не дал бы им волю, если бы она не подходила мне. Мое воображение — это обойщик, которого я только тогда посылаю меблировать для меня помещение, когда вижу, что мне будет в нем удобно; в ином случае я никаких приказаний ему не отдаю. Зачем лишний раз платить по счету?».

* * *

«Когда я узнал о неверности г-жи де Б*, — признавался мне г-н де Л*, — я, несмотря на все свое горе, сразу понял, что больше не люблю ее и что чувство мое к ней навсегда исчезло. В ту минуту я был похож на охотника, который слышит в поле шум крыльев вспугнутой и улетающей куропатки».

* * *

Вы удивляетесь, сударь, почему г-н де Л* ездит к г-же де Д*? Дело, по-моему, в том, что г-н де Л* влюблен в г-жу де Д*, а ведь вы знаете: иная женщина — это порою тот промежуточный оттенок, который сочетает или, вернее сказать, примиряет два противоположных, контрастных цвета.

* * *

Кто-то сравнил неумелого благотворителя с козой, которая сперва дает себя подоить, а потом, по безмозглости своей, опрокидывает копытом подойник.

* * *

Не успевает этот человек утратить одну иллюзию, как воображение уже награждает его другою: он словно тот розовый куст, который в цвету круглый год.

* * *

М* уверял, что больше всего на свете любит покой, тишину и полутьму. «То есть комнату больного?», — спросили его.

* * *

«Вчера вы не слишком-то старались поддержать разговор с господами такими-то», — упрекнули М*, человека, умеющего блистать в свете. «Вспомните голландскую поговорку: „Не поскопидомничаешь — и гроша не сбережешь“», — отпарировал он.

* * *

Сама по себе женщина — пустое место: она лишь то, чем кажется мужчине, мысли которого заняты ею. Вот почему она так ненавидит людей, не склонных считать ее тем, чем она жаждет казаться: они как бы превращают ее в ничто. Мужчина относится к подобным вещам гораздо спокойнее: он всегда остается самим собой.

* * *

Величие души помогло ему сделать первые шаги на пути к карьере, и оно же отвратило его от нее.

* * *

М*, старый холостяк, любил повторять в шутку, что брак — слишком совершенное состояние для несовершенного человека.

* * *

Г-жа де Фурк... то и дело твердила своей компаньонке: «Никогда-то вы не умеете подсказать мне, что для меня хорошо, а что плохо, никогда вовремя ни о чем не предупредите. Вот вы даже неспособны угадать, когда вероятнее всего умрет мой муж. А ведь это будет страшный удар! Значит, я должна быть заранее...» и т. д.

* * *

У г-на д’Омона[184] где-то в провинции скончалась жена. Не прошло и трех дней после ее смерти, а он уже сидел в чьей-то гостиной за картами.

— Д’Омон, — говорят ему, — это неприлично. Нельзя же играть в карты через день после смерти жены!

— Ба! — отмахивается он. — Я еще не получил уведомления о ее кончине.

— Все равно, это нехорошо.

— Полно! Я же играю по маленькой.

* * *

«Сочинитель, — говаривал Дидро,[185] — может завести себе любовницу, которая умеет состряпать книгу, но жена его должна уметь состряпать обед».

* * *

Некий врач предложил г-ну де* сделать ему фонтанель,[186] но тот не согласился. Прошло несколько месяцев, и больной поправился. Врач встретил его и, видя, что он в добром здравии, спросил, какое лекарство он принимал. «Никакого, — ответил де*. — Просто я все лето ел за двоих, завел себе любовницу и воспрянул духом. Но подходит зима, и я боюсь, как бы у меня снова не загноились глаза. Как вы считаете, не прибегнуть ли мне к фонтанели?». — «Нет, — с важным видом возразил врач. — У вас есть любовница, этого довольно. Конечно, было бы разумнее бросить ее и сделать себе фонтанель, но вы, вероятно, обойдетесь и одной вашей пиявкой».

* * *

Некто, кому надоела жизнь, сказал, умирая: «Ну и шутку же я сыграл с доктором Буваром!».[187]

* * *

Прелюбопытная, однако, вещь власть условностей. Г-н де Ла Тремуйль,[188] который жил врозь с женой, не любил ее и не уважал, внезапно узнает, что у нее оспа. Он не выходит из ее комнаты, подхватывает заразу и умирает, оставив ей изрядное состояние с правом вторично выйти замуж.

* * *

Бывает излишняя скромность, которая объясняется наивностью и подчас вредит даже людям недюжинным, препятствуя им выбиться из безвестности. По этому поводу мне вспоминается фраза, брошенная во время завтрака в обществе придворных человеком признанного таланта: «Ах, господа, как мне жаль, что я так долго не понимал, насколько больше я стою, чем вы!».

* * *

Завоеватель всегда будет слыть первым среди людей, равно как и лев — почитаться царем зверей.

* * *

Возвратясь из путешествия по Сицилии, М* стал однажды опровергать ошибочное мнение о том, что чем дальше едешь в глубь страны, тем больше встречаешь воров. Дабы подкрепить свое утверждение, М* добавил, что, где бы он ни бывал, всюду говорили: «В наших краях разбойников не водится». Тогда г-н Б*, мизантроп и насмешник, вставил: «Вот уж в Париже вам этого не скажут!».

Все знают, что в Париже есть воры, которые отлично известны полиции и