Так, вместо путешествия на юг, они оказались в Лондоне, где жили родители Теи, которым она обещала провести каникулы дома. Никос был приглашен заранее; тем не менее она посоветовала ему недели через две вернуться в Мадрид и уладить все дела с его университетским начальством… иначе он рисковал потерять место. Решив эту проблему, он вернется к ней. И все лето у них впереди.

В те несколько дней, что оставалось им еще провести до наступления каникул, Tea много рассказывала Никосу о неизвестном ей авторе писем, а также о ее столь печально обернувшемся обручении с Г. Р. Кончилось тем, что она просто передала Никосу эти письма. Если, прочитав их, решила она, он оставит ее — что ж… лучше, чтобы это произошло сейчас, чем потом, а если он решит остаться с ней, то никогда не сможет упрекнуть ее в скрытности или лжи. Она хотела ясности в их отношениях; ясности, чистоты и определенности. Здесь была и зарождающаяся любовь; и эта любовь тем более требовала защиты. Правдивость Теи была своего рода страховкой от недоверия, недопонимания и упреков.

Так Никос получил эти письма. Целый ящик, более четырехсот писем, тысячи страниц, напечатанных на пишущей машинке, без подписи. В начале каждого из них — дата. Эти тысячи страниц ожидали, когда рука Никоса освободит их из заточения. Молчаливые, опасные, зловещие. Долгое время Никос смотрел на них, не приступая к чтению. Начав читать, чувствовал он, что он уже не остановится, пока не дойдет до последней страницы. Он взял ящик и, неся его к себе, думал, что чувство у него такое, будто он несет труп. Или ящик, наполненный взрывчаткой, которая разнесет и развеет по ветру самое для него дорогое. Он еще не начал читать, а мысли его уже вращались вокруг всего того, о чем были написаны сотни книг, посвященных тайным агентам.

Сердце у него билось очень сильно.

Начав читать первое письмо, он сразу же наткнулся на фразу: «Итак, я люблю страну, на благо которой работаю, люблю ее холмы, ее долины, ее пески и отчаяние…» Он остановился и закрыл глаза. И горы, и пыль, и отчаяние лучше всего подходили к Палестине, которая теперь называлась государством Израиль, та самая страна, где его некогда пригласили на беседу… С тех пор прошла уже дюжина лет. И там его допрашивал человек, который тоже, несомненно, был тайным агентом… и такой человек вполне мог быть автором этих писем.

Он открыл глаза и стал читать дальше. Ему хватило воображения понять, что эти письма день за днем и год за годом создали вокруг Теи иную действительность, которая вполне могла заменить ей окружающую реальность. Сердце ее было взято в плен. Никос мог даже с поразительной уверенностью назвать миг, когда это произошло, когда Tea полюбила неизвестного автора писем. С этого момента он мысленно стал воссоздавать ответы Теи незнакомцу, и занятие это причинило ему острую боль. Гораздо более сильную, чем те письма, что лежали теперь перед ним.

Он читал всю ночь и весь последующий день, потом сложил все снова в ящик и пошел в университет. На этот раз он точно знал, что несет. Это был не труп и не заряд взрывчатки. Это был смертный приговор, не подлежащий обжалованию.

Ибо он понял — из писем незнакомца и ответов Теи, которые он силой воображения и любви воссоздал, — что никто и никогда не займет в ее сердце того места, которое было оккупировано там привидением. Если бы существовала возможность — любая — встретиться с этим человеком лицом к лицу, Никос принял бы любой вызов. Ибо человек, пока он жив, всегда сохраняет за собой шанс победить другого человека. Но кто может победить фантом, образ, сотканный из слов и времени? Так же никто не сможет развеять в сердце Никоса заветную мечту о возрождении Средиземноморья. Реальность всегда проигрывает сну; живой человек всегда бессилен перед привидением. Несчастный Г. Р. попытался — и заплатил за свою ошибку жизнью. А что, если и его, Никоса, ждет та же судьба? Что ж, решил он, надо быть готовым и к такому концу. И он готов. Что может быть лучше, сказал он себе, чем умереть во имя своей любви? Умереть за Тею. Это намного легче, чем жить изо дня в день, сознавая, что торжествующий призрак днем и ночью стоит у ее изголовья. Правда, за последние полгода от этого человека не пришло ни одного письма. Может быть, его все-таки застрелили, с надеждой думал Никос. Или он погиб каким-то иным образом. Или, даже погибнув, он продолжает витать над своей жертвой?

Он не скрыл ничего от Теи. Они сидели в его комнате и молчали. За окном уже давно стемнело.

— Ты голоден? — спросила наконец Tea. Спросила шепотом. Никос, не отвечая, поднялся со своего места и взял ее за руку. Они лежали в темноте, лежали молча, лежали, обнявшись.

— Положи свои ладони на мое лицо, — попросил Никос. — Обе ладони, Tea, дорогая…

Наконец он уснул, так и не разжимая объятий. Tea прислушивалась к его дыханию и шептала про себя: «Боже… Иисус милосердный, прошу тебя… не убивай его тоже… Лучше убей меня. Я не дорожу своей жизнью — возьми ее. Ведь я все равно умру, если и этот человек погибнет из-за любви ко мне. Дай мне знак, если ему грозит опасность. Дай мне знак, и я спасу его, отошлю обратно и никогда больше не увижу. Только не убивай его, Боже».

Она молила о знаменье, которое в далекие времена Бог посылал своим пророкам. Но то были пророки… а к простым девушкам, будь они даже божественно красивы, это не относилось. Девушки, которые — если верить словам их возлюбленных, — были похожи на богинь, должны были полагаться только на себя: слушать голос собственной крови, прислушиваться к сигналам, идущим из бездны их любви, и радоваться беззаботной сладости убегающих минут, помня, что в конце долгого жизненного пути их все равно ждет старость и смерть.

Когда-нибудь.

Но пока что… пока что до этого так далеко… «Оле, тореро!» — шептала Tea своему греческому матадору, прижимаясь к нему своим пылающим телом в те считанные ночи, что оставалось им еще провести в этом провинциальном городишке. Ей казалось, что она никогда не пресытится этой бесконечной любовной игрой; Никос был совсем не похож на того несчастного Г. Р., омертвевшего при жизни юношу, утерявшего свою мужскую ипостась в Итоне, пусть даже Оксфорд и