— Своего родственника, — сказал Никос, — я увидел впервые в своей жизни. И потому лишь, что решил несколько дней провести в Иерусалиме. Боюсь, что второй такой встречи мне не предстоит. Можете мне верить или нет, но я не знаю даже степени нашего родства. Вы же говорите со мною так, словно этот человек является моим братом, готовым открыть мне свое сердце, или, с учетом возраста, — моим отцом. Не хочу лгать — даже если бы это было так, я не мог бы вам помочь. Извините. Тем более я не могу этого делать в данных обстоятельствах. Я не обладаю никакой информацией, представляющей для вас интерес, ибо я просто ничего не знаю.

Человек напротив вздохнул и поднялся. Встал и Никос. К своему удивлению, он не почувствовал облегчения. Радости тоже. Он не возражал бы против продолжения этой необычной встречи, он готов был задержаться в этой пустой комнате еще… Он смотрел в непроницаемые черные очки напротив и чувствовал устремленный на него внимательный и магнетически пронизывающий взгляд. Ему казалось даже, что вот, сдвинься он влево или вправо — и сила этого взгляда тут же вернет его на место. Это длилось не больше минуты, но было неприятно. Затем все прошло. Вместе с непонятной дрожью. Человек в очках протянул Никосу руку и сказал:

— С точки зрения помощи нашему делу встреча была не слишком продуктивной и тем самым лишней. Извините, что мы доставили вам беспокойство. Ситуация в нашей стране и вокруг нее не слишком легкая и достаточно напряженная. Мои извинения удовлетворяют вас? С удовольствием поговорил бы с вами при случае не о греческих пылких священниках, а о чем-нибудь другом. Например, о Средиземноморье. Не прибегая при этом ни к очкам, ни к усам с бородой. Кто знает, наступят ли когда-нибудь такие времена. Было приятно с вами познакомиться, господин Триандафилу, и жаль, что знакомство произошло при таких, а не иных, более благоприятных обстоятельствах. Если нам доведется еще встретиться, я вас узнаю. И тогда мы продолжим этот разговор. Как вы планируете провести ваш последний вечер здесь?

— Я собирался пойти на концерт.

— Какой, если не секрет?

— Исполняют квартеты Моцарта. Прекрасная идея — играть Моцарта в музее.

— А… так… — рассеянно сказал человек в очках. — Что ж… желаю приятно провести время. И не сердитесь на меня.

Он пожал Никосу руку и проводил к двери. Оказавшись на освещенной и шумной улице, Никос еще долго стоял, не двигаясь. У него было такое чувство, словно он встретил и потерял человека, который мог бы стать ему другом.

5

В течение последующих двенадцати лет Никос переезжал из города в город, из страны в страну, работая в университетах то по году, то по два и снова снимаясь с места. Его мать умерла, так больше его и не повидав; через несколько лет до него случайно дошла весть о смерти отца. О сестре он узнавал из газет. Имущество, оставшееся после родителей, они поделили, прибегнув к помощи адвокатов. Никос взял годичный отпуск, снял квартиру в Экс-ан-Провансе и сел за книгу. Он позаботился о том, чтобы в квартире было пианино; увы, очень скоро он понял, что звуки ему уже не подчиняются. Несмотря на это, он играл ежедневно. Когда год свободы прошел, он вновь вернулся к преподавательской работе. Переезжая с квартиры на квартиру, он каждый раз перевозил с собой и инструмент.

В конце концов он опубликовал свой труд. Получилась тощая книжица, посвященная идее Никоса о возрождении средиземноморской цивилизации. Большого впечатления в научных кругах эта идея не произвела; из немногих критических отзывов один автор назвал эту монографию «плодом романтических фантазий, недостаточных, однако, для серьезных научных дискуссий…»

В тридцать восемь лет он получил преподавательскую должность в Мадриде. В тот же год он получил приглашение провести семинар в университете одного из провинциальных городов на юге Англии. В столовой он увидел молодую женщину; на первый взгляд ей было лет двадцать восемь — тридцать.

Увидев ее, он остановился. Двигаться он не мог. Сердце его на мгновенье перестало биться. Паника овладела им. Пренебрегая условностями и элементарными правилами вежливости, он схватил за рукав рядом стоящего человека и спросил, замужем ли она. Англичанин был несколько поражен манерами гостя, впрочем, гость был южанин, и это объясняло многое. Это было даже забавно. «Давайте, я представлю вас», — предложил он гостю. Пожимая ей руку, Никос чувствовал, как по его лицу расплывается глупейшая улыбка. Его губы дрожали, ноги не слушались его. «Боже, — непрерывно повторял он, — милосердный Боже. Это она». И кто догадался дать ей это имя — Tea? Но она и не могла зваться по-другому…

К его изумлению (он едва не вскрикнул от неожиданности), он увидел, как лицо Теи побледнело… она смотрела на Никоса так, словно увидела привидение. Затем, извинившись, быстро ушла.

— Вы ее чем-то испугали, — удивленно сказал познакомивший их англичанин. — Но какая красавица, верно?

— Вы еще пожалеете, что пригласили меня, — пробормотал Никос. Он все еще не мог прийти в себя. Он не понимал, где он и что с ним.

— Простите? — сказал англичанин.

— Вы не избавитесь от меня до тех пор, пока я не увезу ее отсюда.

Поскольку поведение этого левантийского гостя соответствовало представлению англичан о жителях южных стран, никто этими странными словами удивлен не был.

После ужина в университетской столовой Никос, читая вступительную лекцию к своему семинару, не сводил глаз с поразившей его красавицы, словно сомневался, нет ли здесь ошибки.

Ошибки не было.

Когда после лекции она пригласила его к себе, в нем вдруг вспыхнула надежда: а что, если и она узнала в нем свою мечту? Но, оказавшись под градом вопросов («Вы — тайный агент? Это в вас стреляли два раза? И ваше лицо — это то, что получилось после пластической операции? А как вы относитесь к Францу Кафке?»), которые застали его врасплох, он чуть было не подумал в первое мгновенье, что она сошла с ума. В следующий же миг он с горечью понял: она пыталась узнать в нем кого-то другого. Какого-то другого человека, и вот он-то, этот неведомый другой, и мог оказаться ее мечтой. Так же как сама она, Tea, была и оказалась мечтой Никоса.

Если он был прав — он проиграл в самом начале; все было потеряно. Кончилось тем, что он оказался за роялем. Ему самому было и удивительно и стыдно за свою игру; так плохо он, пожалуй, не играл никогда, хотя с