То, как это происходит, мне рано довелось познать на собственной шкуре. Фактически неформальная система доступа к дефициту во многом определила мою жизнь с самого начала. Университет я оканчивал в радужном настроении. Преподавательская работа манила возможностью блистать перед студентами, благо язык был подвешен неплохо. Выпускников моей специальности почти всегда распределяли на кафедры политэкономии, и я надеялся, обосновавшись в одном из ленинградских вузов, быстро защитить кандидатскую, став молодым перспективным доцентом. Точнее, о распределении я вообще думал мало, полагая, что оно образуется как-то само собой. Формально механизм трудоустройства тогда (в 1983 году) был чрезвычайно прост. Кафедры, нуждавшиеся в молодых специалистах, присылали в университет заявки, а деканат факультета их удовлетворял. Не надо было суетиться в поисках работы. По справедливости, места в солидных вузах должны были доставаться тем, кто имел хорошие оценки в дипломе, а я по диплому точно входил в первую пятерку. Известная мудрость «Лучше иметь рожу красную, а диплом синий, чем рожу синюю, а диплом красный» мне не пришлась по вкусу. Физиономия моя ближе к выпуску обретала не слишком здоровый цвет, зато среди оценок было лишь три четверки. А в дополнение к диплому с отличием имелась еще неофициальная рекомендация одного из ведущих ученых ИМЭМО АН СССР (у которого я проходил практику) принять меня в аспирантуру ЛГУ. Если судить по всяким правильным книжкам того времени, подобных «яйцеголовых» должны были продвигать вперед и, уж во всяком случае, не задвигать на задворки отечественной науки.

Меня и не задвигали. Не подвергали репрессиям и не преследовали за вольномыслие. Тем более что вольности мыслей тогда в моей голове не имелось. Однако ближе к лету я стал замечать, что сокурсники приносили в деканат заявки с различных кафедр на «себя любимых». Они не стали ждать милостей от природы и государственной системы распределения, а просто подсуетились, используя связи своих родителей в номенклатурных и преподавательских кругах. И вот в некий отнюдь не прекрасный для меня момент вдруг выяснилось, что я чуть ли не единственный студент с курса, который остался без места.

Иногородние на распределение в Ленинграде не претендовали, поскольку не имели прописки и, значит, законного права на проживание. Они разъезжались по стране. Я же вдруг оказался вынужден к ним присоединиться из‑за отсутствия распределения, несмотря на «присутствие» прописки и родительской квартиры. Замечу попутно, что похожую историю о красном дипломе и очень плохом распределении рассказал мне профессор Борис Колоницкий, только с ним это случилось не в ЛГУ, а в Ленинградском педагогическом институте [Колоницкий, интервью]. А Бориса Вишневского11 не оставили на кафедре в ЛЭТИ, хотя он был среди лучших учеников на своем курсе [Вишневский, интервью].

Что касается моей истории, то никто в деканате не желал мне зла. А некоторые профессора даже сочувствовали. Впрочем, не слишком сильно. Видно было, что подобные истории повторяются год от года и все давно махнули рукой на попытки сохранить связь между способностями студентов и местом их дальнейшей работы. Деканат сделал для меня, что мог. Не услал на Крайний Север, а дал выбрать между двумя «заманчивыми» предложениями. Первое – распределиться в Новгород, ближайший к Ленинграду вузовский центр. Второе – поступить в аспирантуру (!), но не простую, а целевую. С обязательством по окончании учебы отправиться преподавать в самый дальний от Ленинграда город – Владивосток.

Проще говоря, я мог решить, что мне приятнее. Сразу отчалить из дома, но сохранить возможность по выходным навещать Ленинград и даже иметь право на каникулах работать в Публичной библиотеке. Или три года кайфовать, заниматься наукой, жить под отчим кровом, но потом отправиться на другой конец света без сколько-нибудь реальных шансов когда-либо вернуться домой. Постепенно мне стало ясно, что в СССР имеется две различные логики существования. Согласно одной, я на все имею право. Надо лишь быть умным, смелым, трудолюбивым и т. д. Как пелось в одной популярной песне, «молодым везде у нас дорога». И если никто не перейдет мне эту дорогу, то… Однако на самом деле искусство жить в советском обществе (альтернативная логика существования) предполагало как раз умение переходить дорогу конкуренту. Обычно оно существовало вне связи с умом, смелостью, трудолюбием и т. д. Первостепенное значение имели личные связи, то есть возможности привлечь влиятельных союзников для решения конкретной проблемы. В стране формировался своеобразный рынок услуг, на котором, правда, деньги почти ничего не значили. Люди меняли услугу на услугу, стремясь к тому, чтобы они были приблизительно равноценны.

Не знаю точно, каким образом устраивались мои сокурсники (кроме тех, что были детьми профессоров, – тут все ясно), но могу объяснить, почему мне в конечном счете удалось остаться в Ленинграде. Произошло это исключительно благодаря связям отца. Не деньгам (взятки здесь не срабатывали, хотя теоретически папа, пожалуй, мог бы потянуть «конверт» для нужного человека), а именно связям. Отец был хозяйственным руководителем. Прямых контактов с ректорами и заведующими кафедрами вузов у него не имелось. Поэтому, несмотря на свою формально высокую должность, он явно проигрывал в конкурентной борьбе за трудоустройство сына родственникам большинства моих сокурсников, даже если они работали простыми доцентами или, скажем, сотрудниками университетского издательства, бухгалтерами вузов, а то и менее значимыми персонами. Но папиным деловым партнером (если можно применить это выражение к советской хозяйственной системе) был директор типографии. Сей важный человек решал многие свои проблемы, печатая книжки для других важных людей. Порой этим книжкам требовался хороший кожаный переплет. И тут-то на сцену выходил мой отец. Он обеспечивал поставки высококачественной кожи для типографии, чем делал «ценность» книжек значительно более высокой.

Здесь важно подчеркнуть, что никаких злоупотреблений, никаких нарушений закона в обмене услугами не было. Сейчас это нелегко понять, поскольку старая советская хозяйственная система давно исчезла. Тогда, в условиях дефицита книжек, кожи и всего прочего, начальник мог пустить товар в одном направлении или в другом. Скажем, типограф мог сделать книжку для Ивана Ивановича, а мог для Петра Петровича. Кожевник мог обеспечить кожей типографа Сидорова, а мог – типографа Сидоренко. Услуга Сидорову состояла в том, что его предпочитали Сидоренко. И Сидоров за это был благодарен. И обеспечивал благодарность. В свою очередь, без всякого нарушения закона.

Короче, партнер моего отца печатал книжки для одного небольшого ленинградского вуза. За что ректор был, очевидно, ему благодарен. Поскольку вузов много, книжек им нужно еще больше, а типографии – «не резиновые». И вот типограф попросил