Родительница, выглядевшая счастливой до того, как особисты обозначили свое присутствие, замерла. Улыбка на ее лице застыла, будто остановили кадр кинофильма. Но при этом, она не испугалась, не удивилась, не впала в панику. То есть, все происходящее для нее не было неожиданностью.

А вот для меня — очень даже. Какого черта? Зачем Особому отделу обычная женщина?

Ну что сказать…Про обычную женщину я погорячился. Правда стало это понятно спустя минут пять.

А сначала…Матушка медленно повернулась лицом в сторону, откуда доносился голос. Тут как раз — я. Стою идиотом посреди аллеи сквера, пялюсь на родительницу ошалевшим взглядом.

Между нами было расстояние, но она сразу увидела меня. Ее лицо на секунду изменилось. Вместо равнодушной, словно прибитой намертво улыбки, его исказил страх. И это был страх за конкретного человека. За того, кого она все эти годы называла сыном. Я понял это очень четко, без малейший сомнений.

Родительница ожидала появления особистов. Она знала, что они придут. Может, конечно, не прямо сегодня. Иначе вряд ли она бы в вечернем платье по гостям каталась. Но она не ожидала встречи со мной. Причем, несмотря на то, что я, на секундочку, являюсь Антоном Лермановым, мать поняла, кто перед ней на самом деле. Даже не так… В ее взгляде не было внезапного понимания. Типа — оп! — Боря? Нет. Она просто изначально знала, что это я.

— Хорошо. — Крикнула матушка особисту, который начал переговоры. — Сейчас я подойду к вам сама. Сопротивления не будет.

Она двинулась вперед, так же медленно, как, до этого поворачивалась. Видимо, чтоб не нервировать снайперов.

При этом на меня она больше не смотрела и даже наоборот, пялилась упорно куда угодно, лишь бы не выдать своего внимания к парню, который застыл напротив.

А я вообще стоял дурак дураком. Смотрел, как мать приближается, проходит мимо, идет вперед.

Но… Снайперы. У них эти шарики, как сказал Толик. В шариках — свинцовая пыль. Это единственное сто́ящее оружие против псиоников. Псиоников! При чем тут мать?

А потом меня будто молнией шандарахнуло. Я вдруг очень ясно увидел картинку. Наш старый дом. Я стою у двери, нервно кусаю ногти и жду, когда мать войдет. Замок уже щелкнул. Это тот самый день, когда я впервые узнал, что являюсь псиоником. День, когда мы с Настей на свалке заступились за щенка и я чуть не убил Жиртреста.

— Мама, у меня кое-что произошло.

— Борь, я только пришла с работы. Давай сейчас чуть передохну и ты все расскажешь.

— Это важно. Я — псионик.

Говорю и крепко зажмуриваюсь, ожидая, что сейчас она меня отругает. Или за фантазии, или за правду. Мне так страшно, что я не могу держать ужасную новость в себе. Тем более, это же мама. Она не может причинить мне вред. Мы, конечно, с Настей договорились, что я не расскажу никому, но… Я не смог.

— О господи… Все-таки началось. А я так надеялась.

Открываю глаза, думая, что мне показалось, и прямо нос к носу вижу родительницу. Она встала передо мной на колени, чтоб наши лица оказались на одном уровне.

— Ну… Ладно. Ничего страшного, Боря. Не переживай. Я тебе помогу.

Она кладет мне руку на лоб. Сначала появляется тепло. Потом становится горячо. Так горячо, что я пытаюсь вырваться.

— Потерпи, малыш. Я просто поставлю тебе очень хорошую, очень надёжную защиту. Чтоб ни одна сволочь в чёрном не смогла тебя обнаружить. И… Прости, но этот момент мы тебе уберем из воспоминаний. Все должно получится, как запланировано. Ты должен сам пройти через этапы. Прости, пожалуйста…

— Госпожа Рубцова, остановитесь на расстоянии двух метров от меня. Повторяю, поднимите руки вверх и не пытайтесь что-то предпринять.

Голос особиста оборвал видение. Или оно оборвалось само. Я не знаю.

— Ты ковырялась в моей голове!

Вышло у меня это очень громко, потому что я, блин, разозлился! Развернулся, уставился в спину родительницы, которая уже практически дошла до точки, обозначенной особистом, а потом снова повторил.

— Ты. Ковырялась. В моей. Голове. Ты знала!

Злость внутри меня начала разрастаться, словно зарождающийся смерчь, который набирает силу каждую секунду. Что-то похожее я чувствовал в лаборатории, когда понял, где именно утилизируют псиоников.

Они хотят ее забрать? Да хрен там. Сначала я выскажу матери все, что думаю. Вообще все. Но только, конечно, не здесь. Нам слишком многое надо обсудить. И какие-то сраные особисты этому точно не помешают.

Я зажмурился на секунду. Крепко. До ломоты в висках. А потом резко открыл глаза, выпуская на свободу все свои способности.

Глава 12

— Боря… Эй. Борис. Боря. Очнись.

Чья-то рука легонько похлопала меня по щеке. Один раз, второй. Потом чуть сильнее. Удивительно раздражающая фигня. Я бы очень хотел, чтоб это прекратилось и меня оставили в покое. Но, к сожалению, почему-то не мог сказать ничего вслух. Я словно пребывал в очень глубоком сне, из которого сложно выбраться в реальность.

— Хватит уже. Столько времени прошло. Приди в себя, Боря. Отзовись. Слышишь? Боря…

Следом я снова почувствовал несколько шлепков. Причём, они были достаточно сильные, но боль не ощущалась.

— Чего ты к нему прицепилась? Он восстанавливается. Неужели не понятно? Хватит его теребить.

— Ой, вот ты бы заткнулся, сопляк. Уж твое мнение меня меньше всего волнует. Ему нужно очнуться. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Голоса был знакомые. Первый — женский. Даже, наверное, девчачий. Второй — пацан из сквера. Толик. Его мое бессознательное приняло с бо́льшей симпатией. Наверное, поэтому сразу понял, кто говорит. А девчачий… Он меня раздражал. Похоже не жужжание надоедливой мухи. Причем оба голоса доносились как-то глухо, сквозь лёгкий гул в ушах.

Я медленно, преодолевая невидимый барьер, открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд. Получилось это с большим трудом. Веки будто свинцом налились и горели огнем. Картинка передо мной плыла и упорно не хотела обретать