Шрифт:
Закладка:
Поезд катился по сельской местности. Наконец, показались пригороды Роттердама, и вскоре железные колеса со скрежетом затормозили. Трюс знала, что им предстоит пересадка в другой поезд, на Дордрехт. Она взяла с двери вагона табличку, которая указывала другим пассажирам, что с ней едут больные дети, и вышла с ними на платформу. Снова ей пришлось изображать суровую «немецкую» медсестру, и свои распоряжения, обращенные к детям, Трюс сопровождала резкими «schnell», выкрикивая их, словно солдафон. Даже маленькую Рози она не пощадила. Когда девочка споткнулась и отстала от остальных, Трюс нетерпеливо поволокла ее за собой.
Когда они дошли до предназначенного им вагона, Трюс увидела внутри пожилую даму, которая замешкалась с выходом.
– Вон отсюда! – закричала она. – Schnell!
Рассадив детей по местам, она тоже села и опять почувствовала, что вся дрожит. Ей очень хотелось, чтобы хоть кто-нибудь ее сопровождал. В этот момент дверь вагона распахнулась и внутрь вошли немецкие солдат и офицер.
– Встать! – крикнул солдат детям. – Хайль Гитлер!
Дети вскочили и следом за Трюс вскинули руки в вымученном приветствии. Все, за исключением старшего мальчика в группе, четырнадцатилетнего, который так и сидел, сложив руки на груди, с неприкрытой ненавистью во взгляде. Едва понимая, что она делает, Трюс наклонилась к нему и ударила по лицу.
Звук пощечины разнесся по вагону. Со слезами на глазах, с трудом скрывая свое возмущение, мальчик все-таки поднял руку в нацистском салюте. Он был на каких-то пять или шесть лет младше Трюс. Он вполне мог быть одним из мальчуганов в Харлеме, которые периодически помогали RVV. Но какое это сейчас имело значение? Она была медсестрой из немецкого Красного Креста, а он – грязным евреем.
Она показала немецкому офицеру сопроводительные бумаги, тот просмотрел их и коротко кивнул. С документами все было в порядке. Офицер вытащил из кармана пачку сигарет и угостил Трюс, после чего вышел вместе с сопровождающим.
Но самое худшее было еще впереди.
Всю дорогу от Роттердама до Дордрехта Трюс не могла утешить четырнадцатилетнего мальчика. Она пыталась объясниться с ним, но он ничего не хотел слушать. Не хотел даже говорить с ней, и кто мог его винить? Измученная, Трюс села к окну, избегая встречаться с мальчиком глазами. «Проклятый мир, проклятая жизнь, проклятые фрицы», – думала она на том ужасном отрезке пути [146].
Она довезла детей до Дордрехта и сошла с ними с поезда, но предстояло еще доставить их до конечного пункта. Дети, конечно, не были больны и не ехали в госпиталь. По плану их должны были забрать члены Сопротивления и развезти по надежным укрытиям в регионе. Но сначала Трюс следовало получить инструкции в местном фотоателье. Она рискнула оставить детей на станции и пошла в ателье; ей заранее сообщили, как туда добраться.
В фотоателье она узнала, что ей придется провести детей через минное поле к лодке, стоящей на канале. Она получила подробную карту, с помощью которой могла безопасно пройти через поле; ей сказали, что там протоптана тропинка, а колючую проволоку перерезал местный член Сопротивления, так что путь к тропинке свободен.
Конечно, дыра в заграждении оказалась не такой заметной, как надеялась Трюс, а двигаясь с дюжиной ребятишек по улицам Дордрехта в сгущающихся сумерках, она выглядела не менее подозрительно, чем танк, грохочущий по брусчатке. И они еще даже не вышли на минное поле!
Наконец она нашла прореху, провела через нее детей и собрала на другой стороне, где они вступили на поле, заминированное немцами. Со всей серьезностью Трюс объяснила детям, что им предстоит. Она сказала, что пойдет первой, а старший мальчик – тот, которому она отвесила пощечину, – будет замыкающим. Им придется ползти на четвереньках, одному за другим, через все поле, следуя за Трюс по пятам. Любое отклонение – и они подорвутся на мине.
Дордрехт стоит на острове, окруженный несколькими широкими реками, впадающими на западе в море. Лодка, дожидавшаяся Трюс и детей, была привязана к берегу; время отплытия зависело от прилива и течения. Они не могли уплыть раньше, чем наступит утро. Вот что ждало их по ту сторону минного поля.
Судя по карте, которую Трюс сжимала в руке и периодически внимательно изучала при свете фонарика, зажатого между зубов, им предстояло сначала миновать поле, потом луг – мин на нем не было, – а дальше терпеливо ждать, пока течение станет подходящим для их бегства.
Дети воспользовались возможностью, впервые предоставившейся им в пути, чтобы пописать в кустах; весь день никто из них не ел. В их глазах Трюс видела усталость и страх, но, ползя на четвереньках по минному полю, они молчали и не жаловались. Палочки, камешки, неровности, колючки и шипы на земле царапали им ладони и колени. Однако дети держали рты на замке.
Их ждало еще одно испытание: с приходом ночи прожектор на окраине города начал обшаривать поле до самой реки. Трюс распласталась на земле и жестом показала детям сделать то же самое, пока луч не проскользнул мимо них. Все это время ни один из детей не всхлипнул, не кашлянул, не пожаловался – даже маленькая Рози.
Колено, ладонь, колено, ладонь. Трюс до крови стерла себе кожу и знала, что дети испытывают то же самое. И все равно они молчали и ползли вперед. Казалось, прошла целая вечность, но она провела их через мины и дождалась, пока все соберутся вместе. Когда дети оказались в безопасности, включая мальчика, которого она ударила, Трюс почувствовала громадное облегчение. Она свалилась на спину в траве, не заботясь о том, что дети увидят, как она плачет.
Они были почти у цели, но еще не совсем. На секунду Трюс пожалела себя: почему ей приходится делать это одной? Почему нет никого, кто мог бы помочь? Как она оказалась здесь с этими детьми на краю минного поля?
Трюс быстро заставила себя собраться и снова заглянула в карту. Судя по ней, они подошли к лугу, тянувшемуся до реки. Теперь их главной проблемой было время. Поглядев на часы, она увидела, что им придется выждать несколько часов, прежде чем течение позволит им отплыть. Дети совершенно измучились и проголодались. Они словно с цепи сорвались, стоило им добраться
