— Нет, но я радуюсь, когда встречаю еще на свете хороших людей, где бы они не встречались мне.

Последовало не долгое молчание.

— О чем вы задумались, батюшка? — спро­сил Яков, всматриваясь в бледное лице старого священника.

— О твоей Башеньке и об Иосифе.

— Об этом вы вспомнили теперь?

— Какая чудесная парочка вышла бы из них, если бы вы не воспрепятствовали их браку с таким упорством.

— Бог не захотел этого! — со вздохом сказал Яков.

— Не ропщите на Бога. В то время вами овладел злой дух высокомерия. И из-за че­го? Из-за того, что Иосиф был солдат, не особенно набожен и не особенно богат, — хотя он человек славный и много видевший на своем веку.

— Вы правы. В то время я был в ка­ком-то ослеплении и забыл, кто такой я сам и чем могу сделаться. Но все это уже прош­ло. К чему откапывать давно забытые вещи.

— Стало быть и Башенька забыла?

— Этого я не знаю. Башенька — благочести­вая дочь и исполняет волю своего отца. С тех пор, как я отказал Иосифу, я не слы­шал от неё ни одной жалобы, ни одного желания, ни одной просьбы; но что у неё на сердце — это мне не известно.

— Смотрите-же, как чудно правит всем рука божья. Вы отвергли искательство отставного солдата, вашего собственного пле­мянника, который, едва освободясь от службы, пришел к вам и попросил руки своей двоюродной сестры; вы сделали это вместо того, чтобы дать вашей дочери защит­ника, а вашей старости надежную опору. В глубокой печали он отправился отсюда в Москву, чтобы приняться за работу и забыть. Теперь мы его вызовем оттуда; он ловкий, энергический и честный человек; он приидет и поможет вам.

— О, нет, он не сделает этого.

— Вы, значит, не знаете, что такое лю­бовь. Поверьте тому, что говорит вам ста­рый священник: чем страшнее будет не­счастье, которое обрушится на возлюбленную этого человека, тем счастливее сочтет он себя, если успеет освободить ее. Он благо­словит небо за то, что оно избрало его её спасителем, и нет сомнения, что на сколько бы­стро могут бежать лошади, на столько же ско­ро Иосиф будет здесь.

— Дай Бог! Когда угроза помещика пора­зила меня как громовой удар, я прежде все­го подумал о вас, отце всей нашей деревни, человеке, который всегда протягивает руку помощи всякому, приходящему к нему — будь это христианин или еврей, богатый или бед­ный. Да сохранит вас Бог, батюшка, и да утешит Он вас так, как вы меня утешили.

С этими словами Яков вышел; на душе у него было легче чем прежде, и в таком настроении вернулся он к своей глубоко-опе­чаленной дочери.

Было уже очень поздно и во всей деревне не светилось ни одного огонька.

Башенька лежала в лихорадочном жару, когда отец её вошел в комнату. Сальная свеча нагорела, в комнате было мрачно и уныло, два-три кушанья стояли на столе, хо­лодные и нетронутые. В кухне, из которой обыкновенно доносились в комнаты веселые крики и болтовня работников и слуг, теперь было тихо. По всему дому прошло предчув­ствие большего несчастия, не смотря на то? что ни Яков, ни его дочь никому не сказали о своем горе.

— Дитя мое, — сказал Яков, подходя к постели, — я принес тебе от нашего друга-священника утешение и надежду. Только не­делю, по словам его, придется пострадать нам, — а там явится помощь.

— Какая же это надежда, отец? — спросила Башенька, приподымаясь на постели.

— Дочь моя — сказал старик, заплакав и судорожно прижимая девушку к груди — обе­щай мне, что если, в это тяжелое время ис­пытаний и гонений, нас может быть разлу­чат, — если тиран наш будет пытаться за­влечь тебя в сети соблазна, насильно завла­деть тобою, — обещай мне, что ты устоишь против всех искушений и угроз!

— О, клянусь вам всем святым, что я останусь тверда до последней минуты моей жизни!

— Хорошо, теперь я спокоен, дитя мое!

— Теперь, скажи мне, батюшка, какие на­дежды и какая помощь ожидает нас?

— Иосиф...

— Боже мой! Иосиф!

— Ты испугалась... А я думал, что ты лю­бишь его...

— Люблю также, как ненавижу помещика.

— В самом деле? Отчего же ты ничего не говорила мне об этом?

— Отчего? Оттого, что я видела, как су­рово ты обходился с Иосифом, как избе­гал ты встречи с ним, как отказывал ему в выполнении давно данного обещания... Неужели после этого я стала бы выпрашивать у тебя этого человека как милостыню! Не­ужели я решилась бы огорчить тебя на ста­рости лет? В душе я сильно страдала, но ни одной жалобой, ни одним взглядом не обнаружила того, что старалась скрыть из любви к тебе.

Старик уныло опустил голову.

— Бог наказал меня! — сказал он после некоторого молчания — Бог наказал меня. Ког­да еще вы оба были детьми, когда ты и Ио­сиф играли пред нашим домом и росли вместе, как два голубя, — тогда твоя покой­ная мать говорила мне: «Славная когда-нибудь будет парочка!» Скоро после того не­счастье постигло наше семейство: мы потеряли состояние, родители Иосифа обнищали; сам Иосиф, бывший в то время почти ребенком, был взят в военную службу; мы должны были бежать, чтобы не попасть в руки злых кредиторов. Я отправился на. север, в мест­ность, где до тех пор не жил ни один еврей; я думал, Бог вездесущ, и мы можем молиться. Ему где бы то ни было. Твоя больная мать последовала за мною. Тебе в то время было восемь лет. Лишенный все­го, усталый и голодный, я добрался к дому, стоящему вот на этом холме. Теперь в нем поселился хищный зверь, тогда в нем жил добрый человек. Прежде чем я успел рассказать ему всю историю моей жизни, а твоя мать — осушить свои слезы, он уступил мне на самых снисходительных условиях эту корчму, которая в то время была простая деревенская лачужка, прилегающий к ней сад и поле. Жене моей уже не привелось увидеть» как место старой лачужки заступил новый дом, и как амбары наши наполнились произведе­ниями земли, обработанной нашими собствен­ными руками; она умерла, призывая на нас Божье благословенье. И Бог услышал её молитву. Наше благосостояние росло с каж­дым днем, имущество наше постоянно уве­личивалось. Но в поместье приехал новый владелец и казалось, что он наследовал от прежнего