неожиданно, что в этой местности нет ни одного еврея, который мог бы пойти за твоим гробом, помолиться о твоей душе, как подумаешь, что никто не празднует с нами наши праздники, не молится с нами в минуту горя и нужды, — так и спросишь себя на старости лет — не следовало ли бы прежде всего подумать о том, что неизбежно, о том, чтобы тебя не похоронили потом как какую-нибудь собаку.

У старика выступили на глазах слезы. Ио­сиф и Башенька были взволнованы.

После некоторого молчания, Иосиф, что-то обдумывавший, весело сказал:

— Не думайте об этом, дядюшка, и по­слушайте, что я вам скажу. Только не смей­тесь…

— Ну, говори.

— Мы здесь заведем еврейскую колонию.

— Он с ума сошел! — со смехом сказал старик.

— Право, так, дядюшка. Мы выпишем сюда человек десять молодых, трудолюби­вых евреев, они будут у нас работниками в поле, на мельнице и т д., и таким обра­зом у нас составится маленькая еврейская община, еврейская колония.

— А что скажет правительство, не позво­ляющее евреям селиться в северной России?

— Э, Боже мой! Да кто здесь правитель­ство? Правительство здесь — чиновники. Стоит только платить им по столько-то в год с человека, и поверьте, никакого дела им не будет до того, что несколько евреев ходят здесь в деревне за плугом и обрабатывают землю!

— А помещик?

— О, об этом и говорить нечего. Поме­щика я беру на себя. Человек может сде­лать все, что захочет, если только хочет серьезно, — а вы знаете, что помещик мне ни в чем не отказывает.

Через три месяца после этого, позади большего дома стояло два деревянных, чи­стеньких домика; тут жили новые колони­сты — все молодые, здоровые люди. Некоторые из них приехали с женами; мужья работа­ли в поле, жены — в саду или занимались пряжею.

Иосиф и Башенька обвенчались. Старик-корчмарь помолодел от радости; после мно­гих лет, он снова видел себя окруженным своими единоверцами, среди которых он был как бы отцом и главой семейства.

Вскоре заговорили об освобождении кресть­ян. Помещик от злобы и досады не вытер­пел и уехал за границу. Крестьяне вздохну­ли свободнее. Вся деревня приняла совсем но­вый вид, все казалось светлее и веселее, все — и лица людей, и листья деревьев, и пенье птиц...

С тех пор прошло лет семь. Помещик проедает свои доходы на чужой стороне; достойный священник лежит в могиле — он не дожил до освобождения крестьян. Башенька и Иосиф так и пышут счастьем и здоровьем; у них четверо красивых, здоро­вых детей. Отец их уже начинает ослабе­вать от старости, мало по малу перестает работать и большую часть дня проводит в своей молельне. Колония значительно расши­рилась. Около тридцати еврейских семейств, переселившихся из западной части России, сде­лались земледельцами; они обрабатывают по­ля, занимаются овцеводством, ткут полотно... А когда лето пройдет, когда на будущий год все заготовлено и начинаются морозы, — тогда эти не­утомимые люди, собираясь в теплых комнатах, занимаются кузнечною, сапожною и столярной ра­ботой; и обучают детей — этих будущих пред­ставителей молодой, только что расцветающей колонии!

ОБОЛЬЩЕНИЕ.

Дело происходит в Варшаве, весною 1861 года.

Полдень.

По улицам молча снуют многочисленные толпы народа. Лучи апрельского солнца па­дают на мрачные массы,, Яркий свет солн­ца, как фальшивый тон, нарушает мрачную гармонию города; на улицах повсюду встре­чаешь мужчин и женщин в черных кре­повых платьях, с черными цепями — сим­вол рабства, черными крестами — символ страдания, и черными поясами с миниатюрными портретами героев, страдавших, бо­ровшихся и павших за отечество, Ни один звук радости, ни одна улыбка, ни один яркий цвет не нарушают однообразия общей печали. Все места гулянья закрыты, костелы отперты и полны молящихся. Кое где по ули­цам проходят мрачные похоронные процес­сии, их провожают не набожные ксендзы, вслед за ними поют не «Ave Maria» — с песнею свободы провожают здесь мертвецов на вечный покой. Иногда проходит, тяжело и однообразно шагая, военный обход, провожа­емый ядовитыми взглядами. Все со страхом уступают ему дорогу, произнося про себя проклятия. Ксендзы в длиннополых кафта­нах, патеры в рясах часто снуют между толпами, проворнее и хлопотливее обыкновен­ного; эти представители мира держат в свя­щенных руках своих — нити восстания. От времени до времени кто-нибудь из толпы раз­дает всем встречным писанные или печат­ные листки и мгновенно исчезает бесследно. Получившие такой листок быстро, не читая его и не оглядываясь, прячут его в кар­ман. Это дневной приказ тайных клубов. Такие листки летят утром в окна, когда их открывают для проветривания комнат, их находят молящиеся на каменных пли­тах костела, когда они преклоняют свои ко­лена для молитвы, покупатели получают их вместо свертков в кондитерских и мелоч­ных лавках. Таинственно их происхожде­ние, никто не знает, кто их приносит и откуда они появляются, но все с удивитель­ною покорностью повинуются их велениям, — ибо всякий знает, что польская эмиграция в Париже господствует в Варшаве.

В одном из многолюднейших мест го­рода стоит громадный, обширный дом с тремя фасадами, выходящими на три улицы и с столькими же входами. Во втором этаже живет молодая женщина, дочь одного эмигранта, который сам убежал во Францию, а ее оста­вил здесь в качестве стража и агента, хо­рошо зная, что никто не сумеет так обво­рожить людей, раздражить воображение и кровь, увлечь молодых людей для своего дела, как знатная, молодая и красивая девушка, которая мечтает о возрождении своей несчастной польщизны и достаточно умна для того, чтобы суметь скрывать свои действия. И в самом деле, панна Гедвига сумела собрать во­круг себя избранный круг фанатиков, пре­данных делу восстания; все они собирались для совещаний в её салоне, избегая притом частых встреч и личных свиданий и пере­давая друг другу свои воззрения, мнения и известия, получая и раздавая приказания чрез Гедвигу, для того, чтобы не возбудить внима­ния полиции, её дом был центром движе­ния, которое появилось из-заграницы и скоро охватило Варшаву и всю Польшу. Сюда при­носились прокламации, здесь раздавались ло­зунги, боевые приказы и отсюда уже они разносились нижними чинами восстания по все­му городу; здесь странствующие рыцари рево­люции, подосланные из Франции агенты скла­дывали свои поручения и раздавали пакеты и доверительные письма; сюда стекались из ты­сячи источников денежные сборы, которые вся страна, добровольно или вынужденно, до­ставляла в кассу восстания, и здесь же в тайных и верных местах находились все важнейшие бумаги. Все это совершалось так осторожно, так искусна была вся организация, все нити так тонки, что стоявшая по всем углам