— Нет, господин солдат, тогда жена приносит горячие угли в горшке.

— Так пусть она и теперь принесет уг­лей! Черт побери! Что тут много калякать с вами, да бредни слушать, вскричал прого­лодавшийся и потерявший терпение солдат. Чтоб сейчас был обед! Слышишь, жид?

— Гитель, Гитель, — поспешно заговорил испуганный отшельник, — ради Бога, принеси огня, да дай им что-нибудь... хоть талес мой заложи.

— Твой талес? Да за него никто копейки не даст, — возразила жена.

В это время другой солдат, молчавший до сих пор, подходит к хозяину, который испуганно пятится назад, и говорит ему ласковым голосом:

— Не нужно закладывать, я вам дам денег.

— Вы дадите?

— Немного, но на обед будет для нас всех, пожалуй, хватит еще на рюмку водки. Вот вам, дружок, — я ведь тоже еврей.

— Еврей? Шолом-алейхем! — воскликнул радостно отшельник. — Бог да благословит вас. Жена моя вам всего накупит, а я тут у ребенка посижу.

Получив так неожиданно полтинник, же­на ушла за покупкой, а муж сел у люльки.

— Добрый человек, — сказал спустя некоторое время отшельник дружеским тоном, зная, что он имеет дело с единоверцем, — будьте так добры, посидите тут у люльки, пока жена придет, а я между тем сбегаю в школу.

Гомерический смех солдата несколько сму­тил бедняка.

— Ишь-ты, нашел няньку какую! А ты-то что сделаешь?

— Я должен прочесть еще главу Мишнаис, так хочу сбегать в школу.

— Да ты останься лучше. Вот пообедаем, да выпьем вместе. Ведь вы пьете?

— Отчего не выпить?

— И тогда заботы забываются, и пляшешь, и поешь, как пьяный попович? Так, что ли?

— Это наше утешение. И почему же не по­веселиться иногда, пока Бог грехам терпит?

— Даже при этой бедности?

— Что бедность! Тот не беден, кто на­деется на Бога. Сегодня я пощусь, за то зав­тра сыт буду. Еще никто из нас с голоду не умер. Знаете ли вы песню про отшельника?

— Песню про отшельника? Нет, не слыхал. А спойте-ка.

— Что-то теперь не весело на душе, лю­безный друг.

— На водку дам, — если споешь.

— Нет, вот если вы тут посидите у люль­ки, так я, пожалуй, спою.

— Идет, — поняньчусь с твоим ребенком, — затягивай!

Отшельник стал выводить песню тонкой фистулой, между тем как солдаты, пуская целые облака дыма из своих трубок, с улыбкой посматривали на бедняка, который, не смотря на всю свою бедность и на все свое безотрадное положение, в силу свойственной этим людям уверенности в помощи Божией, вовсе казалось не чувствовал себя бедным и несчастным, как можно было бы предпо­лагать с первого взгляда на него.

ПЕСНЯ ОТШЕЛЬНИКА

Ich lach doch alle Contoren aus

Mit ihre paskidne Tratten;

Mein Contor is doch die Klaus,

Mischnais — mein Masematen.

Ich sitz den ganzen Tag in Klaus

Und komm nicht heraus .vor die Thür;

Trifft sich epis in а Haus,

Kommt man gleich zu mir.

Trifft sich irgend а Simche

Oder chalile ein Zar,

Dazu bin ich ein Mimche

Und benehm’ mich nicht wie ein Narr[20]

и т. д. и т. д.

— Браво! — воскликнул солдат-еврей, когда отшельник кончил. — Хороша песня, хоть го­лос у певца-то подгулял. Вот вам на вод­ку — всполосните горло!

Приняв деньги и поблагодарив великодуш­ного солдата, отшельник поспешно убежал в свою школу, а солдат, верный данному сло­ву, присел к люльке с самой серьезной ми­ной, как будто в этом состояло его насто­ящее призвание.

Спустя месяц после описанной сцены, наш отшельник с сияющим лицом, весь запыхавшись, бежал домой. Еще не успел он дойти до дому, как стал неистовым го­лосом кричать:

— Гитель, жена! — а вошедши, он долго не мог говорить от радостного волнения. Лишь после неоднократно повторенных вопро­сов испуганной жены, он едва мог восклик­нуть:

— Мы разбогатели, Гитель, разбогатели!

— Что ты, что ты! Скорее ты с ума сошел. Что с тобой?

— Я выиграл в лотерее, — слышишь, Ги­тель, в лотерее!

— Праведный Боже! В лотерее? Где же деньги?

— Постой, сейчас расскажу, душа моя, и ты узнаешь какой у тебя муж. Еврейский солдат, бывший у нас на постое, дал мне на водку за то, что я спел ему песню; но я водки не пил, а кутил себе лотерейный билет. Ты знаешь, Гитель, это моя страсть. Ну, и что же ты думаешь, Гитель? Мой № 40 и 88 как раз выходит с выигрышем, и сегодня ут­ром я получил четыре сотенных.

— Четыреста гульденов! — вскрикнула жена.

— Еще слишком, душа моя, слишком четы­реста гульденов. Но, что же, ты думаешь, сде­лал я с этими деньгами? Я сейчас подумал: ес­ли понесу деньги домой, так ведь у моей Гитель ум за разум зайдет, пойдет она покупать то ребенку сапоги, то халатик, сделает шаббес. — и не оглянешься как улетят сотенные. А человеку нужно о будущем по­думать. Ну, угадай же, Гитель, что сделал я с нашими деньгами?

— Да разве я могу знать? Ты разменял их на золото?

— Вот и не угадала!

— Дом купил?

— У нас разве нет дома?

— На проценты, может, отдал?

— Ничего этого не бывало! Не угадаешь, Гитель! Я, видишь, побежал в Хевра-Кадиша[21], велел записать меня и тебя члена­ми, чтобы после смерти нашей говорили по нас Кадиш и читали Мишну, затем ку­пил я две могилы, два надгробные камня и два савана, для меня и для тебя, чтобы не пришлось, сохрани Бог, собирать милостыню, когда надо будет хоронить нас.

— Ты был, есть и будешь сумасшедший, — вскричала жена. — Как? Бог, посылает нам такую помощь, у нас столько денег, и ты хочешь, чтобы нас здесь похоронили, чтобы могилы наши были между гоями? Сумасшедший ты! Да я выцарапаю глаза у Хевра-Кадиша, если нам не отдадут обратно наших денег. А мы поедем в Иерусалим, чтобы умереть в стране, где похоронены предки наши!

— Дорогая Гитель! воскликнул отшель­ник с удивлением, у тебя министерская голова. Мне эта мысль, признаться, в голо­ву не пришла. — Но скажи, душа моя, чем же мы будем жить в святой земле? Ведь одно путешествие чего