но… Я не одна и это очень хорошо.

Я сжимаю его руки долго-долго, пока не слышу, наконец, сирены. Вот и скорая, мы почти спасены. И в этот момент сознание всё-таки покидает меня во второй раз.

.

Я прихожу в себя в больничных стенах.

Конечно, такой характерный запах нашатыря, моющих средств и чистоты бывает только в больницах, так что я не спрашиваю, где я. Всё и так понятно. Последние события врываются в мою голову со щелчком и скрипом, воспроизводят рев волн, горящие легкие и выламывающий кости холод.

Я содрогаюсь и закашливаюсь, с ужасом думая, что чуть не попрощалась с жизнью из-за какой-то глупой выходки.

Пойти посмотреть на волны поближе. На старый пирс. И ведь меня предупреждали, то там небезопасно. Вот дура! Привыкла считать, что ничего со мной не случится. Только не со мной. А вот и измена произошла, и развод, и теперь вот еще чуть не утонула. Если бы не Егор…

Я тут же вспоминаю железного дровосека, наш поцелуй и его хриплый шепот. Он, должно быть, тоже в больнице. Надеюсь, с ним всё хорошо.

— Эмма Макушева, двадцать семь лет, верно?

В палату заходит пожилая женщина в белом халате. Наверное, доктор, решаю я и просто киваю ей в ответ. Горло адски болит, надо же, только сейчас начинаю это понимать.

— Вам повезло, в межсезонье у нас много утопленников, едва ли не больше, чем в сезон. Что это вас на пирс понесло? Не утопиться же вы пытались? Не поверю, чтобы такая молодая девушка решила свести счеты с жизнью.

Врач смотрит на меня внимательно, а я судорожно качаю головой, распахивая глаза. Вот уж точно нет, у меня только жизнь начинается! Вон какой у меня спаситель нарисовался, сама себе завидую. Кстати, где он?

— Простите, а мужчина, что меня спас… С ним все нормально?

Врач смотрит на меня исподлобья, прикидывая, что мне ответить, а потом неодобрительно качает головой.

— Эх, молодежь… Спасителя твоего хорошо приложило, в реанимации он.

И мир тут же лишается красок.

.

Все, что мне хочется — узнать, что с Егором все в порядке. Но вот уже сутки новостей никаких, ко мне в палату приходят только нянечки и медсестры, выходить нельзя, да и сил пока никаких нет.

У меня множество синяков и ушибов, наверное, все из-за камней у берега: волны поднимают их, вместе с песком и с силой опускают обратно. А тут на пути попались мы с Егором.

О его состоянии мне известно только, что из реанимации он переместился в обычную палату, но деталей никто мне не раскрыл.

Родственников у меня нет, так что никого не пускают, телефон, хоть и остался в кармане пальто, но эту центрифугу не пережил, вымок и больше не включается. Симку я вытащила, но в больничной палате сложно купить новый телефон, так что пока у меня информационный детокс.

Есть и плюсы — не звонит почти бывший муж, а Давиду я написала сообщение с телефона медсестры, потому что была уверена — он поднимает всех на уши, если я пропаду. Вот они плюсы близкой дружбы — я знаю его номер наизусть и это внезапно пригодилось.

Пролежав в больнице пять дней, без новостей и телефона, в полном одиночестве, я получаю хорошую новость.

— Макушева, идёшь на поправку. Завтра можем отпустить домой, если будешь соблюдать постельный режим и придерживаться рекомендаций.

Мой врач, Галина Ивановна — суровая женщина неопределенного возраста. Ей можно дать пятьдесят, но, с таким же успехом, ей может быть и шестьдесят.

Она настоящая звезда этой больницы, все бегают к ней за советами, здороваются по сто раз на дню и стараются не разочаровать неуместными комментариями или вопросами. Сама же она со всеми на «ты», ее юмор нужно научиться понимать, а странную заботу — принимать.

Голос Галины Ивановны уже не такой грозный, как мне казалось, да и смотрит она не хмуро, а вполне оптимистично, правда с подозрением. Наверное, прикидывает, буду ли я соблюдать рекомендации и пить таблетки по рецепту.

Я тороплюсь клятвенно пообещать, что буду всё делать точь в точь, как она скажет. С такими женщинами не спорят, на их волю сдаются и покорно выздоравливают.

— Ладно, Макушева. Поверю на слово и приду с визитом через пару дней после выписки, проверить как ты выздоравливаешь. Смотри мне, ешь хорошо, пей много, надо тебе вес набирать — еле душа в теле держится.

На этом она кивает медсестре Инночке, чтобы та готовила документы на выписку и выходит из палаты. Отлично. Как бы мне теперь узнать, как там Егор?

— Да что ты так переживаешь, сегодня твоего голубка домой отправили, — хихикает медсестра, будто мысли мои прочитает. — Он же тебе одноместную палату оплатил, ты знала?

Вот это сюрприз. И мои совершенно круглые, выпученные глаза, заставляют Инночку смеяться еще сильнее.

Она круглая и румяная, совсем еще молодая девочка, студентка на практике, и называю я ее не иначе, чем Инночка, с самого первого дня. Очень уж она приятная и общительная.

— Вижу, не знала. А я думала, вы встречаетесь!

— Не совсем. Ну, то есть, он мой сосед и…

— И потому прыгнул за тобой в бушующее море? Ой, не лукавь, Эмма. Был бы просто сосед, не прыгнул бы, — она пожимает плечами и прищуривается хитро-хитро. А я вдруг задумываюсь.

Вдруг она права? Была бы я ему безразлична, прыгнул бы он в воду? Все-таки у него дочь, на дворе холодная весна, а на море шторм.

Сложный вопрос.

— Погоди, так он же в реанимации был, почему так рано домой?

— Да просто мест других не было, всё забито, вот его на денек в реанимацию и отправили. Заодно МРТ головы сделали, его там хорошо камнем приложило, но всё обошлось. Голова у него, что камень крепкая. Да и сам, прямо богатырь, даром что рыжий. Повезло тебе, Эмма, — вздыхает медсестра, а никак не могу определиться, кивать ли мне в ответ, что повезло и что богатырь, или