***

Прошло несколько беспокойных месяцев.

Однажды Таня спросила, в безопасности ли Блейк или тоже заперт в Итане. И вот так просто это пришло ко мне, как толчок в живот.

Я был Блейком.

Я вспомнил, как Таня произнесла мое имя в хижине, когда родилась Елена, но я не мог вспомнить, что она сказала. Моя жизнь была беспорядочным пятном, но у меня было имя.

***

Елена могла ходить без посторонней помощи и начала складывать слова. Я назвал ей свое имя. Я сказал ей, чтобы она никогда не говорила его при взрослых, и она поняла.

Она была такой умной и действительно моей лучшей подругой. Она сдерживала мой гнев и разочарование. Она становилась ярче каждый день в течение года и трех месяцев.

— Блейк, — прошептала она однажды в саду, когда Таня развешивала белье.

— Да, Медвежонок? — Я начал использовать прозвище Герберта.

— Это? — Она указала на палку.

— Палка, — четко произнес я.

— Павка, — сказала она, шепелявя.

— Практически. — Я протянул кулак, и она стукнула по нему. Она рассмеялась, когда я издал звук взрыва от соприкосновения наших кулаков.

— Павка? — Она указала на куст, поникший бархатисто-голубыми шарами.

— Нет, — усмехнулся я. — Это черника.

— Теника?

Я кивнул.

— Попробуй ягодку. Тебе понравится.

Она сорвала одну и отправила в рот. Она скривила лицо. Должно быть, ей досталась терпкая.

Я рассмеялся.

— Попробуй какую-нибудь покрупнее, они слаще.

— Эту? — спросила она, указывая вместо этого на лист.

— Листок, — сказал я.

— Листок, — решительно произнесла она.

Таня подошла к нам.

— Тсс, — сказала я, приложив палец к губам.

— Детка, — сказала Таня, присаживаясь на корточки. — С кем ты разговариваешь?

— Не надо. — Я покачал головой.

— У тебя есть невидимый друг?

Я высунул язык и издал пердящий звук.

Она рассмеялась.

Таня тоже засмеялась, но ее глаза блуждали по округе в поисках меня. На мой вкус, она была слишком наблюдательна. Не получив никакого ответа от Елены, она вернулась, чтобы развесить белье.

Это было на грани срыва.

***

Прошло еще несколько месяцев.

Елена становилась выше, ее волосы становились длиннее, а речь — более четкой. Последнее меня встревожило. Она легко могла сказать Герберту и Тане, что я всегда был рядом.

У нее появился вкус к чернике. Она так сильно любила ее, что хотела поделиться ягодами со мной.

— Ради любви к твоей чернике, — сказал я. — Я не могу ее есть.

Она хихикнула и сунула мне в рот еще одну. Она исчезала в ту же минуту, как коснулась моего языка.

— Во имя любви к чернике, — повторила она. Фраза прижилась. Мы пользовались ей постоянно. Когда она падала, или делала что-то не так, или ненавидела что-то, я говорил это, и она повторяла, вставала и уходила от боли.

Было приятно, что что-то от меня останется с ней.

Я сидел на диване, а Елена была рядом со мной. Герберт сидел в кресле напротив нас и читал газету. Она тихонько играла с моим браслетом. Она потянула слишком сильно. Браслет расстегнулся и упал ей в руку.

— Басет, — сказала она и улыбнулась мне.

Черт, черт, черт, черт!

Я попыталась схватить браслет, но мои руки прошли сквозь него. Я не мог взять его обратно.

Таня подошла к нам.

Я хватанул ртом воздух и попытался спрятать браслет. Ничего подобного, черт возьми, никогда раньше не случалось. Что это значило?

Таня взяла браслет из рук Елены.

— Чей это? — спросила она Герберта.

Он выглянул из-за своей газеты.

— Не произноси моего имени, — сказал я ей.

Герберт положил газету на свой стул и подошел к нам. Он поднял Елену.

— Чей это браслет, Медвежонок?

Я покачал головой. Мое дыхание участилось.

— Чей это браслет? — спросил он забавным голосом.

Она рассмеялась.

Таня не сводила глаз с браслета в руке Герберта. Я видел в них беспокойство.

Герберт поцеловал Елену в висок и уложил ее обратно на диван. Он вернул ей мой браслет.

— Узнай, — сказал он Тане и вышел из комнаты.

Близок к провалу.

Я снова опустился рядом с Еленой и выдохнул.

Таня посмотрела, как Герберт исчез на кухне, затем перевела взгляд на Елену. Казалось, она осматривала местность вокруг себя, когда внезапно ее глаза встретились с моими. Могла ли она видеть меня?

— Она — твой единственный шанс. Я умоляю тебя, не причиняй ей вреда. Защити ее ценой своей жизни.

Я ахнул. Она разговаривала со мной. Я кивнул, сам не зная почему.

Она наклонилась к Елене, взяла браслет, улыбнулась и спросила:

— Это Блейк, детка?

Какого хрена?

Взгляд Елены переместился на меня, и я покачал головой.

Она снова посмотрела на Таню.

— Я люблю тебя, мамочка, — сказала она, обняла Таню, которая крепко обняла ее в ответ.

Я уставился на Елену, разинув рот.

Блейк был моим человеческим обликом. Я был Рубиконом. Однажды она должна была заявить на меня права.

***

Наступил второй день рождения Елены. Это был тот же список гостей, что и при первом — двенадцать. Это было печально. Была ли такой ее жизнь? Прятаться, не имея настоящих друзей.

Были сделаны снимки, и она пошла поиграть в тренажерном зале «джунгли», который построил для нее Герберт. Я помогал ей подниматься. Защищая рукой, чтобы она не упала.

Я не мог выкинуть из головы то, что сказала мне Таня. Я был Рубиконом. Это был факт. Я помнил себя Рубиконом. Это была яичница-болтунья, но я знал, кто я такой.

Елена спустилась с горки, и я поймал ее прежде, чем она приземлилась на землю. Мне хотелось взять ее на руки, но Таня всегда наблюдала. Я высунул язык, и Елена передразнила меня. Мы оба рассмеялись.

Мы корчили друг другу рожи, когда у меня в голове промелькнуло воспоминание. Подросток пристально смотрел на меня издалека. У нее были глаза медвежонка.

Что? Откуда бы я мог знать ее подростком? В воспоминаниях Елена понятия не имела, кто я такой. Как такое могло быть? Я был с ней с самого рождения. Я был ее лучшим другом.

Пришло еще одно воспоминание. Сильная боль пронзила мой висок, и я схватился за голову.

— Блейк, ты в порядке? — спросила Елена.

Елена-подросток прошла мимо меня. Я не стал смотреть на нее. Она шарахнулась в сторону, когда я зарычал на нее.

— Я в порядке, Мишка, — сказал я маленькой Елене, стоявшей передо мной. Я пытался скрыть ноющую боль, которая всепоглощающе отдавалась в моем черепе. Я поморщился, глядя на нее