— Одобряю… С вашим жизненным опытом и историями по поимке маньяков написать детектив гораздо проще, так что и вправду подумайте об этом, — изрёк Светлицкий тоном мудреца. — А ушел я, потому что не чувствовал своей нужности. Уйти надо вовремя, когда чувствуешь, что пришло время.

— А сейчас?

— Что — сейчас?

— Ощущаете эту самую нужность? Раньше вы ловили нарушителей законов, пусть экономических, а теперь сидите дома и пишете книги. Может, вы еще чем-то занимаетесь, чтобы ощутить свою значимость в этом мире.

Хозяин дома оглянулся, как будто хотел это значимое найти прямо здесь.

— Ничем таким интересным. Рыбалка, иногда охота, да вот — заседания в местном доме литераторов, — писатель вздохнул, будто я задел его за живое.

Хитрость удалась… Все-таки он не чувствует, что «дышит полной грудью». Раньше он приносил конкретную пользу — ловил мошенников, дельцов и прочих расхитителей социалистической собственности, а сейчас строгает книжки и живет в своем мирке, где и поклонники-то его знают лишь по фото в книгах. Нет прямого взаимодействия и коммуницирования с людьми. Возможно, это как-то на него могло повлиять. И он начнет (или уже начал) убивать. Я старался приглядываться к нему, к его мимике. Надо будет со Светой обсудить его ситуацию.

Хотя писатель слабым и надломленным вовсе не кажется. Не похож он на маньяка. Но вот кинжал и сцены описания убийств в его книгах не дают мне покоя. Размеры кинжальчика мы еще проверим… А про сцены пока ему говорить не буду… В лоб нельзя, тут бы прощупать его, сделать так, чтобы он сам обмолвился. Заметил или нет такое совпадение со своими книгами — ведь он много знает от дочери и от коллег? Нужно проверить. И я продолжил нужную мне тему для разговора:

— Ну, тогда поделитесь. Если предположить, что Парамонова убили из-за его нелегальной деятельности, то к чему были такие сложности?

— Что вы имеете в виду? — Светлицкий с шумом отпил чай, а я продолжал потягивать виски.

Бокал уже нагрелся у меня в руках, и это портило вкус, но я растягивал его. Не хотелось напиваться, больше делал вид, оставаясь, как говорится, в трезвом уме и твердой памяти.

— Все обставлено как суицид.

— Я думал, его задушили… — озадаченно пробормотал писатель и с любопытством на меня уставился. — Расскажите, пожалуйста, подробнее.

Я кивнул и не торопясь произнес:

— Тело обнаружили в петле, под болтающимися в воздухе ногами — табурет, но ноги не достают до него. В петлю он залез явно с чего-то более высокого.

— Например, со стола, — задумчиво проговорил Всеволод Харитонович.

— Мы так и предполагаем… Кто-то заменил потом стол на табурет.

— Получается, что повеситься ему тоже помогли, скорее всего, — размышлял Светлицкий.

— Да, иначе зачем бы кому-то пришлось передвигать стол и приставлять табурет?

— Но это явный намек на убийство. Жирный мазок, который оставил убийца! — писатель отставил чай и налил себе снова виски, будто был чем-то обеспокоен. — Не понимаю… Зачем так поступать?

— Мы тоже не понимаем, — я внимательно следил за его реакцией, и пока все выглядело так, что он реально не был в курсе, но сейчас почему-то молчит, а ведь должен был сразу вспомнить, что такой сюжет есть в его романе. Вот гад! Неужели притворяется?

Только я об этом подумал, как литератор, выдал:

— Постойте! Так у меня в одном из романов описывается подобное убийство!

— Ого! — изобразил я удивление. — Очень интересно! И кто там оказался убийцей?

— Я уже не помню… Старая книга, помню только, что жертву заставили повеситься под дулом пистолета. На люстре. Заставили встать на стол, а потом стол поменяли на табурет.

— Да, да! — продолжал подыгрывать я. — Что-то такое припоминаю, вроде читал даже эту книгу… Давно, наверное, сразу после выхода.

— Бывает же такое, — хмыкнул Светлицкий. — Я написал, а теперь все случилось.

Кажется, на него это произвело впечатление — и нельзя сказать, что только неприятное. К остальным совпадениям я пока не стал его подводить. Слишком уж подозрительно будет.

Мы еще немного посидели, пообсуждали уже отвлеченные темы. Светлицкий, наконец, мне напомнил, что хочет написать книгу, взяв меня в качестве прототипа для главного героя. И сообщил, что надо бы встретиться в более раннее и трезвое время.

Мы с ним договорились о встрече через пару дней. Уже хорошо. Там, может, еще себе выторгую аудиенцию, скажу, что материала много, невозможно все пересказать за один обед — внутренняя чуйка подсказывала, что держать этого писаку лучше в поле зрения. Что-то в нем не так. Или, быть может, это я стал слишком подозрительным? Профдеформация не дремлет, блин…

Только в два часа ночи я распрощался с писателем и Варей. Светлицкий пожал мне руку, а Варя улыбнулась на прощание из-за спины отца, незаметно послав мне воздушный поцелуй.

Я вышел из подъезда и сел в такси. Сунул руку в карман еще мокрого пиджака, проверить, там ли штангенциркуль. Прибор оказался на месте, но был обернут в какую-то бумажку.

Я извлек ее, это была записка. Тусклые уличные фонари давали немного рассеянного света через стекла такси, но мне удалось прочитать.

Варя написала свой домашний и рабочий телефоны, а потом ровным безупречным почерком было выведено: «Позвони мне, или ты пришел к отцу, а не ко мне? Чем он так тебя заинтересовал? Кажется, я знаю, чем…».

Листок кончился, и сердце у меня екнуло… Неужели Варя догадалась? Но продолжение записки оказалось на другой стороне листочка. Я перевернул бумажку и прочитал: «Ты тоже хочешь стать писателем детективов!». И рядом пририсовано сердечко — эдакий советский смайлик. Других смайликов в Союзе пока не было. Были только сердечки — треснутые, плачущие, улыбающиеся и пронзенные стрелой.

* * *

До гостиницы я доехал по пустынным улицам минут за пятнадцать. В холле «Севера» встретил старую знакомую администраторшу. Елена Петровна заваривала чай прямо на рабочем месте.

— Андрей Григорьевич, — окликнула она меня. — Не хотите чаю?

«С чего бы такая щедрость?» — подумал я про себя, а вслух проговорил:

— Спасибо, но уже поздно, и так задержался, жена ругаться будет.

Слово «жена» я выделил специально, так как уловил исходящие от Елены Петровны непонятные флюиды. Чтобы пресечь ее поползновения, напомнил, что я не один в номере проживаю. Но,