меня за запястья, вынуждая раскинуть руки в стороны. — Поверь мне, девочка, в твоих интересах сейчас сказать мне правду. Ты недооцениваешь того, с кем связалась. Мне больших трудов стоит сдерживаться, чтобы не сделать все, что я хочу с тобой сделать.

Чуть наклонился, зарываясь в мои волосы носом и шумно вдыхая.

Да как он смеет обвинять меня?! Мне вдруг стало до слез обидно. Захотелось высказать все этому невозможному типу. Заставить почувствовать весь мой страх, безысходность.

Женщина, выносившая и родившая от него ребенка, умерла в ужасных условиях, а ведь он даже не знает этого! Наслаждается жизнью как ни в чем не бывало и смеет еще обвинять меня в чем-то?!

В груди стало горячо. Сначала показалось, что это от гремучей смеси злости и бессилия, от невыплаканных слез, из-за которых перехватывало дыхание, но жжение все усиливалось.

— Маленькая воровка… — прошептал, между тем, Мирослав, и это стало последней каплей.

Что-то словно сдвинулось. Вселенская обида затопила сознание, я рванулась изо всех сил. И в тот же момент хватка Барса ослабла, он покачнулся, и этого оказалось достаточно, чтобы я смогла высвободиться.

Мужчина начал кашлять, побледнел, хватаясь за стену. Вены на шее вздулись. На его губах появилась кровь, от вида которой я пришла в ужас. Только еще одного трупа мне не хватало!

— Что с вами? Позвать помощь? — засуетилась я, спешно вспоминая навыки оказания первой помощи.

Не было никакого торжества, что тот, кто угрожал мне, сам повержен, я лишь искренне испугалась. Весь вид Барса был словно иллюстрацией искреннего страдания. Заломленная сладка между бровей, алая кровь на бледной коже, полуопущенные веки.

— Состав… — прохрипел он.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он имеет в виду. Злополучная пробирка была спрятана в пакете с детскими вещами.

Мужчина зубами открыл пробку и сделал большой глоток, разом ополовинив жидкость. Дыхание его практически мгновенно выровнялось, стало глубоким, складка между бровей исчезла.

Он закрыл остаток и убрал в карман.

— Ладно. Признаю, представление затянулось, — он выпрямился, поправляя одежду. — Верни мне кольцо, и даю тебе слово фейри, что забуду тебя как страшный сон. Заметь мою акцию беспрецедентной щедрости. Даже не спрошу, зачем ты его украла и как собиралась использовать. Плевать. Просто верни, и мы разойдемся, — он нетерпеливо протянул руку: — Давай скорее.

— Дело в том, что… — отпираться было бесполезно, но как объяснить, что произошло? А если он выяснит, что у меня не только его кольцо, но и ребенок?

— Не испытывай мое терпение! — рыкну

Дрожащими руками я расстегнула верхнюю пуговицу. Может быть, если я покажу, что случилось, он избавит меня от этой татуировки и перестанет мне сниться?

— Хорошая девочка, — ухмыльнулся он, очевидно, решив, что кольцо у меня спрятано под платьем. Впрочем, по сути, так и было.

Еще одна пуговица, еще…

— Это что, какая-то шутка?

Он в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и дрожащими руками провел по татуировке, расположившейся чуть повыше ложбинки между грудей, и от этого легкого касания у меня задрожали ноги.

— Как ты это сделала?

— Просто надела кольцо на цепочке, а оно…

— Ты присвоила себе мой эфир… — опасно прошептал Барс.

— Не знаю, как это вышло… — я поджала губы, едва сдерживая эмоции.

Даже если Ирина и украла кольцо, то он сам в этом виноват. Если бы не распустил слухи о своей мнимой гибели, она бы давно его вернула!

— Не знаешь?

Мирослав наклонился, и кончик его языка скользнул по коже, вызывая мурашки по телу.

— Это было мое кольцо. Не знаю, как ты умудрилась стащить его. Но это уже не важно. Ты ведь понимаешь, что все это значит?

— Нет.

— Это значит, что ты теперь тоже моя.

Подобной наглости я уже стерпеть просто не могла и, размахнувшись, ударила мужчину по щеке. Я не помнила, била ли я вообще кого-нибудь раньше, но сейчас остановиться уже не могла.

Застучала сжатыми в кулаки руками по его груди, выплескивая накопившееся напряжение. Слезы покатились по щекам, больше нечему их было сдерживать. Сила, помогающая мне держаться, быть сильной ради малышки, оставшейся на моем попечении, окончательно исчезла, и теперь осталась только я. Сломленная, потерянная. Вырванная из привычной среды и брошенная проживать чужую жизнь.

Мирослав же стоял, не шевелясь, не делая даже попыток защититься. И смотрел при этом на меня так, как может смотреть стена на человека, который сбивает об нее руки. О каких-то эмоциях говорила лишь приподнятая бровь.

— Тебя удивляет, что мне плохо? — не выдержала я. — Я что, должна пищать от радости, раз ты меня своей назвал?!

Слова перемежались ударами о его грудь, и только когда я заговорила, он, кажется, их заметил. По его лицу пробежала судорога, он сдавленно кашлянул. В один момент мне показалось, что ему сейчас снова станет плохо, но вместо этого мужчина перехватил меня за запястья:

— Так, все. Прекрати. Успокойся.

— Когда кто-то говорит тебе успокоиться, это бесит только еще сильнее! — я вырвалась и продолжила исступленно стучать об него кулаками. — Знал бы ты, как я ненавижу таких мажоров, как ты! Что человек, что нечисть! Выросли с золотой ложкой в зубах и думаете, что мир принадлежит вам!

— Перестань! — он вдруг скрутил мне руки за спиной, лишая возможности двигаться. — Все ладони покраснели уже. Ты же себе синяков наставишь…

В его голосе мелькнуло беспокойство, но это лишь дало мне сил вырваться. Я схватила первое, что попалось под руку — это оказался пакет с детскими вещами. Запустила Барсу в голову. Он поймал его на лету и положил на пол. Дальше последовал черед кружки, тарелки, резиновых детских игрушек, которые я купила для малышки.

И ведь в тот момент я швыряла вещи не в него — в сумасшедшую повитуху, угробившую Ирину, в Антона, обманом втянувшего меня в опасную авантюру, в директора, шантажом заставляющего вести уроки, в которых ничего не смыслю, в полицию, которая может в любой момент «повесить» на меня пропажу Ирины…

— Убирайся отсюда. Я пожалуюсь директору!

Барс словно фокусник одну за другой ловил мои вещи, отправляя затем на кровать позади себя.

— Все, мне надоело! — секунду назад он стоял в противоположной стороне комнаты, а сейчас уже прижимал меня к стене. Как бабочку, которую пригвоздили к стенду, чтобы внести в коллекцию.

Я почувствовала себя