— Ладно. Чудесный весёлый бредовый диалог. Прелесть. Только что-то тебя беспокоит. Что-то не так с Хилари?

— Я… я слышала по радио, когда готовила сегодня днём. Мэтт… Кто-то пытался убить Хилари.

Муж уставился на неё.

— Ну, зажми мой говорливый рот! — мягко сказал он.

11

В пульмановском вагоне-салоне поезда, следовавшего из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, расположился с двумя стаканами виски и блондинкой высокий худощавый мужчина с бледным лицом и огненно-рыжими волосами.

— …и как только я выстрелил, — рассказывал он, — между нами прыгнул ягуар. Сила винтовочной пули была так велика, что унесла его прямо в разинутую пасть льва, с такой силой, что лев задохнулся насмерть. Таким образом, я сэкономил пулю.

— Не верю, — сказала блондинка.

Д. Вэнс Уимпол улыбнулся сам себе.

— Попробую ещё раз. Сегодня вечером, к немалому своему удивлению, я прочитал в газете, что на моего зятя напали и пытались убить. Его закололи почти насмерть в комнате, все выходы из которой были заперты или находились под наблюдением. Никто не мог ни войти, ни выйти, а в центре комнаты лежал мой зять с кинжалом в спине. Веришь?

— Нет, — сказала блондинка.

— И я тебя не виню. — Уимпол задумчиво покрутил стакан. — Вообще не виню. Поэтому я и еду в Лос-Анджелес, понимаешь? Если кто-то действительно собирается убить моего зятя, я ни за что не упущу такую веселуху. Но тем временем…

— Хм? — сказала блондинка.

— Тем временем ночь тоьлко начинается, и для начала мы ещё выпьем, а потом мало ли что ещё случится.

— Уверена в этом, — сказала блондинка.

12

Сестра Урсула из газетных сообщений не узнала ничего нового, но факты дела о запертой комнате Хилари продолжали беспокоить и отвлекать её, когда он помогала сестре Розе приводить в порядок алтарь для завтрашней мессы.

Завтра будет второе ноября, День всех святых, день, который церковь посвящает памяти умерших. Хилари оправится от раны; это казалось очевидным. Но убийцы известны своей настойчивостью. К следующему Всех святых не придётся ли молиться за его усопшую душу? И, быть может, за другую душу, что оставит тело в маленькой камере, наполненной газом?

А пока был бродяга Тарбелл, туманный персонаж, чья душа уже отправилась на частный суд[51].

“Animula vagula nebula”[52], — с усмешкой подумала сестра Урсула, а затем перешла на более подобающую церковную латынь: — “Requiescat in pace”[53].

И разве это, подумалось ей, не подходящая молитва и за живых? Пусть покоятся с миром. Те, кто страдает, борется и стремится убить, пусть покоятся с миром. Пусть все мы покоимся с миром.

Интерлюдия: с воскресенья, 2 ноября по четверг, 6 ноября 1941 года

1

Урсула Маршалл, благополучно накормленная смесью, пинала воздух пухлыми ножками. Жест дружеский и радостный, но не способствовавший успешной замене подгузника.

Четырёхлетний брат смотрел на неё широко раскрытыми глазами.

— Ой, это весело, папочка. Не?

— Ты так думаешь? — сказал лейтенант Маршалл.

Терри уделил проблеме должное внимание.

— Может, да, — объявил он. — Можно мне в другой раз, папочка?

Большие руки Маршалла двигались с удивительной ловкостью.

— К тому времени, когда ты сможешь дотянуться до края люльки, твоей сестре, надеюсь, она уже не понадобится.

— Может, у меня будет ещё сестра?

— Посмотрим. Возможно, и стоит дать тебе попрактиковаться, пока не появится собственная дочка. И, когда это произойдёт, Терри, помни отеческий совет: чем больше ты помогаешь своей жене быть матерью, тем больше времени и энергии у неё останется, чтобы быть женой.

— Что такое энергия?

— Завтрак! — позвала с кухни Леона, тем самым избавив своего мужа от мучительной семантической проблемы определения термина, не имея к нему подходящего понятия в реальной жизни.

— Видишь, Терри? — пояснил он, когда они сели застол. — Поскольку я встал и дал Урсуле первую за день бутылочку, у твоей мамы нашлось время, — сбивающего с толку слова он избежал, — взбить мне тесто для гречневых оладий.

— Хочу гречневые оладьи, — неизбежно объявил Терри.

— Ну же, дорогой, — успокаивающе проговорила Леона, — у тебя есть чудесная каша.

— Леона, — твёрдо отрешился Маршалл от выслушивания откровенных соображений Терри по поводу чудесной каши. — Что-нибудь удалось сообразить, пока ты спала?

— Совсем нет. Обычно с детективами всё получается. Дочитываю их до места, когда сыщик говорит: “Все ключи теперь в ваших руках, мой дорогой Каквастам”, — а потом ложусь спать и с утра знаю ответ. Но в этот раз не сработало. Может, потому что в наших руках не все ключи.

— Вот именно. Их вообще нет, кроме чёток и фотографии. Всё так черт…

— Теренс! — Леона покосилась на сына.

— Так ужасно туманно. И труп — чер… куда более сговорчив, чем живая жертва, которая спокойно сидит, просматривая статьи в прессе, и нежно бормочет: “Хорошо. А теперь расскажите мне, кто это сделал”.

Для большинства детей труп за завтраком был бы невыносимо возбуждающей темой. Но Терри был слишком юн, чтобы понять, сколь романтически захватывающей может показаться другим профессия его отца. Убийство и трупы были просто забавными вещами, о которых всё время говорили родители. Теперь он едва отметил это слово и вновь занялся кашей, припомнив, что любит её.

— Я всё время возвращаюсь, — размышляла Леона, — к словам сестры Урсулы о Человеке-невидимке. Она никогда не говорит ничего просто так. И вчера вечером я перечитала тот рассказ Честертона.

— Помогло?

— Конечно, у него там та же мораль, что и обычно: легко упустить из виду очевидное. Невидимка — почтальон. Все свидетели клянутся, что никто не приближался к дому, и, конечно, они даже не подумали о человеке, который всё время приходил и уходил. Но кто твой Человек-невидимка здесь? Проверил горничную?

— Естественно.

— И — знаю, что это звучит забавно, но всё же… Сестра Фелицитас?

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — расхохотался Маршалл. — Она вполне себе Женщина-невидимка.

— Я знала, что ты только посмеёшься. Но вспомни изречение Холмса: “Исключите невозможное…”

— Доктор Дерринджер в ходе одного из своих изысканий предложил другой путь: “Исключите невозможное. Тогда, если не останется ничего, какая-то часть “невозможного” должна быть возможной”. Думаю, это тут больше пригодится. Но, чтобы тебя порадовать, дорогая, я проверю нашу добрую сестру. Мотивом её, полагаю, была месть за оскорбление, нанесённое сестре Пациенции с книгой шрифтом Брайля?

— Сколько раз, Теренс, я слышала, как ты говорил: “Присяжные осуждают, исходя из улик, а не мотивов”.

— Ладно. Но сомневаюсь, способна ли сестра Фелицитас бодрствовать достаточно долго для убийства… И есть ли шансы, что появятся ещё…

— Ещё гречневые оладьи! — закукарекал Терри.

2

— Доброе утро, лейтенант, — дружелюбно