Разве у меня есть время на тренировки? Ну что ж. Видимо, после смерти отосплюсь.

У меня уходит полчаса только на то, чтобы занести коробки в комнату. Они чертовски тяжелые. К тому же, я сейчас не в форме, ведь я уже девять месяцев как забросила тренировки.

К тому моменту, как я заношу последнюю коробку внутрь, пот стекает у меня по спине. Под словом «внутрь» я имею в виду то, что я оставляю их прямо у двери. Мне только предстоит протащить их по коридору прямо в нужную комнату.

Я пялюсь на коробки в течение пяти минут, прежде чем принять решение закончить это дело в другой раз. Сейчас мне нужен кофе. Надеюсь, после него у меня появится энергия, и я смогу разобрать кровать в гостевой спальне и подготовить место для тренажеров. Взглянув на часы на запястье, я подсчитываю, сколько времени у меня есть, чтобы прибраться в этой комнате и постирать белье, прежде чем забрать Ноа из школы и отвезти его на хоккейную тренировку. Я поворачиваюсь в узком коридоре, заставленном коробками, и смотрю на нашу с Ноа фотографию с родителями. Усталость и куча различных эмоций обрушивается на меня волной, как удар под дых.

Я так занята в последнее время, что у меня редко получается действительно осмыслить свое состояние после их смерти. Мои родители были самыми лучшими, мы с Ноа их обожали.

Мама никогда не жаловалась на хоккейное расписание Ноа, а я почти всегда совершенно подавлена.

– Как ты это делала, мам? – спрашиваю я у фотографии. Глубокие карие глаза моей матери смотрят на меня в ответ.

Мне так хотелось бы, чтобы она ответила, поговорила со мной. Дала бы мне какой‐нибудь мудрый совет, как раньше.

Мне бы хотелось вновь попить с ней кофе, спросить, как ей нежный желтый цвет, который мы с Ноа выбрали для гостиной… В конце концов, мне бы хотелось просто крепко обнять ее в последний раз.

А я так радовалась спокойному дню, который смогу провести наедине. Но когда ты один, некому заглушить твои мысли. Шмыгнув носом, я вдруг понимаю, что все это время я плачу и моя футболка промокла от слез. Да уж, ну и картина: я вся мокрая от пота стою посреди коридора, заставленного коробками, и плачу навзрыд.

Вздохнув, я легонько целую пальцы и касаюсь ими лба мамы на фотографии. Затем я прокашливаюсь и заставляю себя выпрямиться.

– Такова твоя жизнь, Энди. Так проживи же ее с достоинством и будь счастлива, – говорю я себе, думая о том, что, наверное, так бы мне ответила мама.

Я захожу на кухню и наливаю в термос долгожданный кофе, а затем иду обустраивать этот дурацкий спортзал. Потому что мать меня сдаваться не учила, и жалеть себя тоже.

Я сильная, и все у нас будет отлично. У меня и у Ноа.

Провозившись целый час, я ложусь на пол, запыхаясь от усталости, вся мокрая от пота. Я чувствую боль в мышцах и вновь подступающие слезы. Моя новенькая силовая рама разобрана по частям и валяется по всей комнате, вместе с гантелями, гайками и винтиками. Тут сплошной беспорядок.

Этот самодельный спортзал – прямо‐таки отражение всей моей жизни. Я лежу на спине, уставившись в потолок, и кричу в пустоту:

– Все! Я сдаюсь! Я не могу быть как ты, мам!

На меня тут же накатывает чувство вины. Я ощущаю себя глупым ребенком.

Ну и что, что я больше не работаю медсестрой на выезде? Не велика потеря. И что с того, что я не могу гулять, когда мне захочется? Плевать. Что такого в том, что у меня нет времени на отношения и я заигрываю с тренером младшего брата? Ладно, это уже перебор. Слишком уж попахивает отчаянием.

Но все это меркнет с тем, что родителей больше нет. Я бы отдала все на свете за то, чтобы они вновь были рядом с Ноа.

Нет ничего более отчаянного и мучительного, чем быть совершенно подавленной жизнью и не иметь даже малейшей возможности изменить обстоятельства и как‐то облегчить ситуацию. Дело в том, что это тяжело. Чертовски тяжело. И я просто должна научиться справляться со всем этим с высоко поднятой головой.

Хотя все, чего мне сейчас хочется, – это лежать на полу и плакать, жалея себя. Я не хочу быть сильной. Я хочу наслаждаться жизнью, быть беспечной старшей сестрой, которая разъезжает по стране и занимается тем, что ей нравится.

Чуть помедлив, я заставляю себя принять вертикальное положение и встать. Еще раз оглядев беспорядок вокруг, я издаю недовольный стон, а затем поспешно покидаю свою, то есть, гостевую спальню. Стоп, нет, не спальню, а домашний спортзал. Подумав о том, что спортзалом этот хаос не назовешь, я закрываю дверь в комнату.

Вернувшись на кухню, опускаю взгляд на ярко-розовую банку с надписью «копилка гадостей». Одним своим блестящим существованием она издевается надо мной. Я хочу разбить ее об пол на мелкие кусочки и крепко обругать.

Да, знаю. Это было бы очень иронично.

Глубоко вздохнув, я пытаюсь подумать о трех вещах, за которые я благодарна: Ронда, аудиокниги и мое оборудование для спортзала. Хотя насчет последнего я пока что сомневаюсь.

У меня все получится. У нас с Ноа все будет отлично. Парочка ругательств и необставленный спортзал нам не помеха.

Этим вечером еще одна тренировка по хоккею. На этот раз я сижу одна. Отличное завершение ужасного дня. Иногда таких дней не избежать, так ведь?

Когда я вошла внутрь, Тори мне улыбнулась, но Стеф старалась не смотреть мне в глаза. А сейчас я сижу и наблюдаю за Ноа (и Митчем), всем сердцем желая понять, как же мне разобраться со Стеф. Внутри меня пронизывает печаль и одиночество.

Мне никогда еще не хотелось объятий так же сильно, как сейчас.

Единственное, что заставляет меня улыбаться, – это то, как же Ноа и Митч хорошо ладят сегодня. Такое чувство, что они теперь не злюка‐тренер и хулиган‐ученик, а старший брат и младший брат. И оба с характером. Раньше я и не замечала, насколько они в этом схожи. Может, поэтому они и ругались поначалу. Хотя, возможно, дело в том, что у них получилось сблизиться во время индивидуальной тренировки.

Но сегодня Митч и правда кажется мягче и добрее. Можно даже подумать, что эта подработка приносит ему столько же нового опыта, сколько и детям.