– Такой шанс упустили! – со злостью бросил Соколов, поднимаясь на башню «Зверобоя». – А я надеялся, что смерть девчонок не будет напрасной, что мы догоним и уничтожим фашистов!

– Догоним, командир, догоним. – Логунов положил руку Алексею на плечо. – Никто на этой войне не погиб напрасно. Придет время – спросим за все.

– Бабенко! – Соколов вздохнул. – Давайте по дороге прямо. Выходим из леса.

Танк качнулся, взревел двигателем и снова пошел по лесу, чуть покачиваясь на неровностях.

Тревожное предчувствие не покидало лейтенанта. Он приказал сбавить скорость и идти на малых оборотах. Пусть они выберутся из лесного массива на час позже, но так идти безопаснее. Если опасность их подстерегает, то ее на маленькой скорости легче будет заметить.

Взрыв прогремел так неожиданно, что ни Соколов, ни старшина не успели спуститься в башню. И когда «тридцатьчетверку» развернуло почти поперек лесной дороги, когда до танкистов дошло, что они не слышали выстрела пушки, стало ясно, что «Зверобой» нарвался на мину.

– Семен Михалыч, все целы? – вцепившись руками в крышку люка, спросил Соколов по ТПУ.

– Целы, – проворчал механик-водитель. – Руслан только лбом ударился. Что, мина, да?

– Мина. Кажется, гусеницу сорвало.

– Ну тогда пошли поправлять, – со вздохом отозвался Бабенко.

– Спятил? – Логунов даже постучал кулаком по башне. – Там мины, куда ты ночью в темноте?

– Противотанковые же, – ответил Семен Михайлович. – Ты чего, Вася, такой впечатлительный?

– Так, стоп, – остановил перепалку лейтенант. – Глушите двигатель. Всем спать. Назначаю караул. Смена через два часа. Первым дежурит Логунов, за ним Бочкин и Бабенко. Я последний. Танк не покидать.

Завернувшись в танкистскую куртку, Алексей улегся на брезенте позади башни. Уснуть удалось не скоро. Он лежал и смотрел на звезды. Яркая безграничная россыпь заполняла все ночное небо. И мысли в голове от этого великолепия были высокие, неземные – о вечности, о безграничности пространства. «Только жизнь не вечна, – думал Алексей, вспоминая убитых регулировщиц. – Хотя в церкви утверждают обратное – что душа вечна, бессмертна. Много чего говорят попы. О всеобщем человеколюбии говорят. А где оно, с каким человеколюбием к нам пришли фашисты в 41-м? Нет, забудем пока о вечности и бессмертии. Надо будет – умрем все. Но наша страна будет жить. Будут жить дети, женщины. Наши старики встретят свои последние дни в мире и покое. Ради этого стоит умереть!.. Но стоит не всем. Мужчины – воины, но не девушки…» Где-то далеко, в городе Мосток, живет девушка Оля. И она тоже борется с врагом. И Алексей мечтает когда-нибудь с ней увидеться. И хорошо бы под мирным небом.

А Семен Бабенко думал о своем. Устроившись кое-как рядом с Русланом между сиденьями, он смотрел через открытый передний люк на темный лес, слушал его звуки, убаюкивающий шелест ветвей, а мысли снова уносили его в прошлое, в свой поселок – туда, где осталась первая в его жизни женщина, которую он покинул, уехав в Харьков. И даже не подумал по молодости лет, что их связь могла иметь продолжение.

Остап частенько заходил по-соседски к матери Семена. И всегда находил повод, ведь если в доме одни женщины, помощь мужских рук не бывает лишней. Несколько раз и мать отправляла Оксану отнести соседу свежих пирожков или яиц. Пожилая женщина прекрасно понимала, что Остап не просто так к ним ходит, что Оксана ему нравится, но он не решается заговорить с ней о чувствах. Странный он человек. Красноармеец, боевой мужик, на фронтах отличился, говорят. А с женщиной робеет.

Спустя два месяца после отъезда Семена случилась беда: ночью в поселок ворвалась банда Охрима. Много тогда банд промышляло в лесах и на дорогах. Кто-то прикрывался лозунгами борьбы с большевиками, но по итогу все норовили только ограбить. И Охрим, хоть и был в прошлом царским вахмистром и имел за германскую войну два «Георгия», не был исключением. Его банда отбирала все ценное: драгоценности, хорошие вещи, продукты. Банда была небольшая, пять десятков сабель, но и ее нужно было кормить и одевать.

Остап гулял во дворе, когда под вечер в поселок ворвались всадники, блестя клинками сабель, свистя и стреляя в воздух из карабинов. Где-то закричала женщина, отчаянно и злобно забрехали собаки. Послышался детский плач, крики. Прижавшись к стене сарая, Остап осторожно выглянул в переулок. Где-то причитали женщины, кричали мужчины. Громыхнуло несколько выстрелов, и заскулила собака. Милиция была далеко, отряд чоновцев[3] ушел из села два дня назад.

Пробравшись огородами к дому своего однополчанина Мартынюка, Остап хотел подойти к окну и тихо постучать. Свет не горел, но кто в такой ситуации решился бы зажигать в доме огонь?

– Остап, охолонь! – послышался неподалеку громкий шепот. – Тут я, за скирдой! Иди сюда, я один. Жинку с мальцами в лес отправил, к пасечнику.

Друзья уселись на скошенную траву за скирдой. Дело было скверное. Охрим сейчас кинется по поселку собирать коммунистов, активистов и бывших красноармейцев. Стрелять не будут, патроны поберегут. Шашками порубят за околицей и бросят. Но Остап и Мартынюк сейчас думали не о себе, а о семьях, которые останутся без кормильцев, и о селе, которое бандиты разграбят и сожгут, если почувствуют сопротивление.

– Ты кого-нибудь видел из наших? – спросил Остап.

– Мельниченковы, оба брата на сенокос уехали. Воропаева видел на площади, но он сразу ушел. Ненила Максимовна, поди, своих в погребе схоронила от греха подальше.

Друзья понизили голоса и разговаривали шепотом.

Вдоль соседского тына прошли три пьяных бандита. План действий созрел быстро. Если действовать прямо сейчас, не дожидаясь поздней ночи или утра, можно собрать человек двадцать сельчан с оружием. Из леса могли выйти еще бандиты – кто знает, сколько у Охрима людей? Винтовок и охотничьих ружей в поселке с десяток наберется. И еще штук пять наганов и два маузера. Остальные воспользуются оружием, захваченным у бандитов. В дело пойдут косы, вилы, а то и просто кухонные ножи.

Не прошло и часа, как разгоряченные самогоном бандиты пошли по хатам искать девок и молодых женщин. В доме старика-пасечника закричала молодка. Трое пьяных бандитов рвали на ней нижнюю рубаху и тащили на кровать. Женщина отбивалась и плакала, проклиная насильников. Ее уже повалили, уже схватили за руки, чтобы не царапалась, когда дверь в горницу тихо распахнулась, и на пороге появились две фигуры. Остап молча подхватил дубовую лавку, стоявшую у двери для ведер с колодезной водой, и что есть силы опустил ее на голову одному из бандитов. Тот со стоном повалился на пол. Мартынюк метнулся к кровати