Шрифт:
Закладка:
– А раненые танкисты где? – подал голос сверху с башни «Зверобоя» Логунов.
– Они закопали их тела вот тут, – показал Соколов на карте. – Придется нам туда поехать. Тем более что все равно маршрут совпадает с гипотетическим направлением немецкой группы.
Немцы на грузовиках шли тайком, скрываясь на лесных дорогах и с частыми остановками. «Тридцатьчетверка» добралась до нужного места за три часа. Соколов велел самоходкам ждать его на развилке – зря гонять тяжелые машины смысла не имело, расходовать горючее и моторесурс просто так тоже не стоило.
Дойдя до опушки леса, «Зверобой» остановился. Соколов поднялся на башне в полный рост и стал сверять ориентиры местности с отметками на карте. Это было то самое место, которое указал пленный унтер-офицер. По его словам, грузовики стояли в низине. Необходимо было решить здесь и сейчас, возвращаться ли на то место, где колонна окруженцев встретилась со своими танками. Танков солдаты в колонне не видели, значит, они были укрыты. А кроме как в лесу, двенадцать танков нигде не скроешь.
– Логунов, – Соколов наклонился к люку танка, – вы с Бабенко остаетесь. От машины ни на шаг. Омаев и Бочкин, возьмите автоматы и штыковую лопату. Догоняйте.
Спрыгнув на сухую траву, Алексей неторопливо пошел туда, где, по словам пленного, стояла колонна немецких машин. Дождей давно не было, земля была сухая, трава тоже высохла. Но след протектора автомобильных колес на пыли он разглядел. Вот здесь из низины выезжали машины. Вопрос, когда это было – вчера, два дня назад, месяц назад? Подбежавшие танкисты остановились рядом с лейтенантом и стали озираться.
– Руслан, ты у нас самый глазастый. – Алексей повернулся к Омаеву. – Чему там тебя дед-пластун научил? Когда здесь проехали машины, сколько их было?
– Не одна машина проехала, это точно, – пожал плечами молодой чеченец. – Вы говорите, они тут стояли? Когда стоит колонна, следов остается много. Пойдемте посмотрим?
Омаев пошел первым, с автоматом наготове, глядя то под ноги, то по сторонам. Соколов с Бочкиным двинули следом. Коля нес на плече лопату и посвистывал.
Следы принадлежали немецким машинам, это было видно даже по рисунку протектора. Но определить время, когда они здесь проехали, да еще и по следам на сухой земле, было очень сложно. Но Омаев и не присматривался к следам колес. Его дед, служивший в пластунских частях в Первую мировую войну, и правда научил внука многому. Руслан осматривал следы, которые оставили люди. Солдатам на время остановки разрешали спуститься на землю и справить естественные потребности. Кто-нибудь тайком курил, где-то из машины капало масло. Хоть немного, но такие следы бывают почти всегда.
– Два дня назад, – громко сказал Омаев, повернувшись к командиру.
– Это точно, Руслан? – Соколов с надеждой посмотрел на танкиста.
– Точнее некуда, товарищ лейтенант, – кивнул пулеметчик-радиотелеграфист. – Признаков много, каждый в отдельности, может, и не совсем точный, но вместе они показывают, что прошло не больше двух дней.
– Ты что, окурки нашел? Как ты определил? – заинтересовался Коля Бочкин.
Омаев только рассмеялся:
– Тут помимо окурков есть на что посмотреть. Я тебя в следующий раз с собой возьму – будешь изучать, насколько впиталась моча в землю и насколько сверху подсохла. И дерьмо немецкое палочкой ковырять заставлю.
– Так, хлопцы, хватит. – Соколов прервал спор парней. – Давайте сосредоточимся. Расходимся в стороны метров на пять. Двигаемся вдоль опушки. Ищем закопанные трупы двух танкистов.
– А если найдем, будем откапывать? – поморщился Бочкин и посмотрел на лопату, которую нес с собой. – Значит, ищем свежую могилу?
– Неглубокую, – уточнил Омаев.
Спустив ноги, Логунов сидел на башне с «ППШ» на коленях. Вокруг было пусто и тихо. Повсюду виднелись следы боев, следы войны, которые не скоро исчезнут с лица земли. Сожженное дерево в поле. Расщепленный взрывом дуб на опушке. На грунтовой дороге, которая вьется по полю, – несколько авиационных воронок небольшого калибра. И это не «Юнкерс» бомбил. Скорее всего, «мессер» – истребитель-штурмовик гнал какую-нибудь нашу колонну. Сволочь! Вон ржавый остов полуторки валяется в кювете, колеса сгорели.
Бабенко выбрался из танка через передний люк, осмотрелся, опустился на корточки и принялся поглаживать траву рукой. Танкист почувствовал неожиданный прилив нежности к маленькому зеленому кустику, торчащему среди засохшей без дождя травы и пахучей полыни. Вот так и пробивается жизнь, несмотря на засуху. А что в человеческой жизни? Там все не так. Там все проще и однозначнее. Умер – значит, умер. И никакие дожди тебя не возродят.
– Что ты там нашел, Семен? – спросил Логунов, с интересом глядя на механика-водителя. – Что-то я не замечал за тобой раньше интереса к кузнечикам.
– К каким кузнечикам? – Бабенко выпрямился, держа в руке травинку. Он поднес ее к лицу и вдохнул запах. – Это интерес не к кузнечикам, Вася. Это интерес к жизни. Мы ее упускаем. И пытаемся все свалить на войну. А дело не в войне, дело в нас самих.
– Ты чего, Семен? – лицо наводчика посерьезнело. – Что случилось? Письмо, что ли, нехорошее получил?
– Не письмо, Вася, – тихо ответил Бабенко. – Привет из прошлого. Мы взрослеем, живем, а прошлое, наши поступки, порой напоминают нам о себе. И становится нестерпимо больно. Не потому, что ты когда-то поступил не так, как следует. А потому, что уже не исправить ошибок, не поступить иначе. Поезд ушел, и он не может вернуться на предыдущую станцию. Поезд всегда идет только вперед, уходит все дальше от этой станции… Безысходность – вот что страшно. Страшны слова «никогда больше».
– Да что случилось у тебя, Семен?
– Сын у меня был, Вася. – Бабенко тоскливо посмотрел на небо. – У меня был сын. Мой сын. А я не знал, что та женщина родила от меня сына, вырастила его. Я не знал. А он вырос. И пошел на фронт, как все. И погиб. Понимаешь, Вася? У меня был сын, и его не стало. А я так и не увидел его, не говорил с ним, не смотрел ему в глаза, не гладил по голове…
– Вот это новость… – Логунов сокрушенно покачал головой. – Но зря ты себя изводишь. Ты бы написал той женщине и спросил, почему она тебе не сообщила о рождении сына, почему скрыла от отца, что родила ребенка. Ты не пьяница, не тунеядец, тобой гордиться надо! Выучился, стал инженером-испытателем на большом заводе. Ты танки испытывал! Она хоть знает, каким ты человеком стал?
– Знала, наверное. – Бабенко стянул с головы шлем и провел ладонью по потным волосам. – Только не спросить уже у нее ничего, не поговорить. Ее
