Шрифт:
Закладка:
– В километре от леса есть деревушка. Выход один, ребята: я сажусь за рычаги, а Семена Михайловича оставляем в деревне у кого-нибудь из местных жителей. Несколько дней полежите, Бабенко, а потом мы вас заберем. Продуктов вам оставим, свой НЗ.
– Везет тебе, Семен, – подмигнул механику-водителю Логунов. – Лейтенант тебе вдовушку подыщет. Разговеешься малость. Давно постельку не грел одинокой женщине?
– Вася, ну что ты! – нахмурился Бабенко. – Ребят постыдись! Неудобно даже говорить такое!
– Говорить – да, – хмыкнул Логунов, – а вот делать…
Деревня почти не пострадала. Затяжные бои обошли ее стороной, удары танковых клиньев ее миновали.
Возле крайнего большого добротного дома Соколов остановил «тридцатьчетверку» и высунулся в люк. Хороший дом, и банька на берегу реки. Хозяйственные постройки, куры бродят по огороду, три гуся плещутся у берега. И подойник сушится на заборе – значит корова есть.
– Руслан, останешься у танка. Логунов и Бочкин, помогите Бабенко, ведите его за мной.
Выбравшись из танка через передний люк, Алексей снял шлемофон и надел пилотку.
Когда он открыл калитку, ведущую во двор, дверь в доме сразу отворилась, и на пороге показалась женщина средних лет в черном цветастом платке. Выглядела она настороженно, но без испуга. Вытирая руки о передник, женщина пошла навстречу танкистам.
– Здравствуйте, мамаша.
– И вам здравствовать, сынки, – ответила женщина, продолжая напряженно всматриваться в лица танкистов.
«Это все война, – подумал Алексей. – Они немцев ведь перевидали тут, страху натерпелись. Чего же удивляться, что на всех чужих она смотрит со страхом? И наша вина тоже есть в этом. Но война не закончилась, и она тяжкий груз для всех. И для тех, кто воюет, и для тех, кто в тылу. Но иного выхода у меня сейчас нет».
– Мамаша, у меня к вам просьба, – быстро заговорил Соколов. – Мы оставим вам нашего товарища на постое. На время, всего несколько дней. Он ногу подвернул, а нам в бой идти.
– У вас госпиталя есть, зачем же ко мне? У меня не лазарет. Да и некому у меня за вашим танкистом ухаживать, стара я уж.
– Как вас зовут, мамаша? – спросил Алексей, сожалея, что допустил ошибку, что не спросил сразу имени и отчества и сам не представился. Неуважение с его стороны.
– А как бы ни звали меня, что это меняет? – проворчала женщина, но тут ее взгляд упал на лицо Коли Бочкина, самого молодого члена экипажа. Он стоял, держа на плече руку Бабенко и придерживая его за ремень. – Анна Вячеславовна я.
– А я лейтенант Соколов. Алексей. И я прошу вас от имени всех матерей, чьи сыновья сейчас на фронте. Нам очень нужна ваша помощь. Мы не можем раненого оставлять в танке. Бой скоро, немец рядом. Мы вам оставим продукты… У вас есть сын? У вас кто-нибудь воюет сейчас?
– Не надо, лейтенант Соколов. – Женщина опустила голову, в ее глазах мелькнуло такое черное горе, что Алексей прикусил язык. – У всех кто-нибудь воюет. И каждая мать надеется, что ее сына минует вражья пуля. Моего не миновала. И ждать мне больше некого.
– Как же так? – удивился пораженный Коля Бочкин. – Мы же на своей земле, среди своих людей… Для чего же тогда это все…
Коля еле сдержался, чтобы не сказать, что и сын этой женщины, может, нуждался в помощи. Что, если ему отказала такая же женщина? Мать называется! И Анна Вячеславовна, наверное, догадалась по глазам и по бурным эмоциям этого мальчика-танкиста обо всем, что готово было сорваться с его губ. Глаза у женщины стали влажными, она повернулась и пошла к дому, тихо сказав: «Заходите».
Танкисты под руки ввели Бабенко в дом. Он, как мог, помогал, подпрыгивая на одной ноге, и вздыхал.
– Подвел я вас, ребята. Командира подвел. Как же вы без меня управитесь…
Женщина вошла в большую чистую горницу. Она пустовала, мебель почти отсутствовала, были только две лавки, беленая печь и самодельный, сколоченный из досок стол, еще довоенный. На стене – фото в овальной рамке: мужчина в танкистском комбинезоне и мальчик в пиджаке с выпущенным поверх воротничком белой рубашки.
– Мальчик, – позвала женщина Бочкина, – пойдем, я тебе матрац дам с кровати, постелешь своему товарищу.
– Я не мальчик, – наивным баском отозвался Николай.
– Все вы мальчики, пока вас матери ждут, – по-прежнему тихо ответила Анна Вячеславовна.
Гордо расправив плечи, Бочкин пошел за женщиной. Через пять минут Семену Михайловичу устроили лежанку возле печи. Бочкин сбегал к танку и принес куртку Бабенко, а заодно в брезентовом мешке из-под гранат две буханки хлеба, восемь банок тушенки, пять банок каши с мясом и несколько кусков колотого сахара.
Напоследок, как величайшую драгоценность, он извлек из кармана своих штанов бумажный пакетик с солью, сделанный из двойного тетрадного листа, и четыре коробка спичек. Женщина взглянула на это великолепие и заплакала. Она стояла, прижимая уголок платка к глазам, а слезы лились по ее щекам и дрожащему подбородку. Соколов подошел к хозяйке, взял ее руку в свои ладони и горячо потряс.
– Спасибо вам, уважаемая Анна Вячеславовна! Вы нам очень помогли! Насчет продуктов не беспокойтесь, мы продержимся, справимся. Главное – мы ведь за вас воюем, а это придает силы.
– Воюйте, сынки, что с вами делать, – прошептала женщина, вытирая глаза. – Сберегу я вашего товарища, вы не думайте. И ты, командир, не сомневайся. Я же мать! А матери – они по всей стране одинаковые. Да и в других странах тоже.
Соколов удивленно посмотрел на хозяйку, не понимая, куда она клонит и о чем говорит. Но, решив, что все дело в ее горе и переживаниях, не стал ломать голову и присел на корточки возле лежащего на матраце Бабенко.
– Семен Михайлович, вы, главное, выздоравливайте, – сказал он. – За нас не беспокойтесь. Берегите ногу, ей покой нужен. Вам всего-то надо пять дней полежать.
– Леша, ты сам за рычаги садись, – тихо, тоном заговорщика стал говорить Бабенко. – Василий больно фрикционы рвет и торопится передачи переключать, коробку разобьет быстро. А тебя хорошо учили в танковой школе, ты плавно все делаешь, машину чувствуешь. Когда правый поворот будешь делать, чуть дожимай педаль подольше, не бросай сразу…
Соколов смотрел на механика-водителя и думал, что тот к машине относится, как к женщине или как к ребенку. Так любить железо, одушевлять технику может только увлеченный человек, талантливый инженер и немного романтик…
Но в сторону романтику. Придется идти без Бабенко, а это уже странно. Не видеть ничего вокруг, кроме
