и дорогу, по которой должны были пойти танки. Другой дороги у немцев не было, Соколов все правильно рассчитал. Конечно, это если немецкая танковая группа все еще в лесу. И если она там вообще была.

Обернувшись на топот ног, Захаров увидел бегущего к нему Полторака.

– Ну что там?

– Нормально, – ответил лейтенант, вставая на одно колено рядом с Захаровым. – Ребята нарубили молодняка, повтыкали везде, сверху веток свежих накидали. В двух шагах родной комбат не заметит… Слушай, Осип, а что ты про нашего лейтенанта слыхал? Говоришь, с июня сорок первого воюет?

– Слышал, как комдив о нем говорил, когда мы собирались. Сказал, что Соколов имеет опыт подобных боев. Несколько раз сам в немецких тылах с рейдами был и всегда возвращался, и машины выводил, и людей. Говорит, на Тацинскую ходил, прикрывал отход наших, когда они немецкий аэродром крушили. Ну этот, с которого снабжали окруженного Паулюса. А что? Тебя что-то смущает, Кирилл?

– Да нет. – Лейтенант пожал плечами. – Просто хотелось знать, с кем в бой идем. Чьи приказы выполняем. Ладно, давай о деле. Значит, мой основной сектор обстрела…

Глава 7

Ручка ухвата треснула, едва хозяйка взялась им за чугунок в печи. Кухня наполнилась паром из-за пролитого на горячую поверхность супа. Бабенко чуть не вскочил, забеспокоившись, не ошпарилась ли Анна Вячеславовна. Но женщина схватила полотенце и начала разгонять дым от подгоревшего жира. Тушенка была хорошая, и какое счастье, что она не вся оказалась на плите.

– Дайте его сюда, – попросил танкист, усевшись на своем ложе и вытянув перебинтованную ногу. – Починю вам инструмент.

– А вы сможете, Семен? – Женщина с сомнением посмотрела на раненого.

– А почему же не смогу? – бодро улыбнулся Бабенко, старясь не морщиться из-за непрекращающейся ноющей боли в ноге. – Руки-то у меня целые.

Вытащив из кармана куртки, лежавшей у изголовья, брезентовый сверток, Семен Михайлович разложил его на коленях. Здесь были пассатижи с немецким клеймом, сделанные еще до революции, два ножа – для мелких работ и для грубых, несколько отверточек разного размера и даже небольшая ручная пила длиной всего двадцать сантиметров. Хозяйка с уважением посмотрела на инструменты и дала мужчине старый фартук, чтобы он постелил его на колени.

Бабенко не просто чинил ухват. Для инженера, для мужчины, о котором говорят, что он «рукастый», тут работы было на десять минут. Поэтому танкиста беспокоил не ухват. Чувствуя постоянную неприязнь к себе, напряжение в доме, он старался любыми способами разрядить обстановку, наладить контакт, стать Анне Вячеславовне более симпатичным. Семен Михайлович терпеть не мог, когда в воздухе висели отрицательные эмоции, они на него давили. Он по натуре был человеком общительным и любил всех, весь мир вокруг себя. Если бы до войны его спросили, каких людей он не любит, Бабенко бы просто не понял вопроса. Теперь, конечно, война многое изменила, но Семен Михайлович по-прежнему любил всех, а гитлеровцев за людей не считал.

Делая все аккуратно и быстро, он заставил женщину любоваться своей работой. Точные движения, ни одного лишнего, никакой торопливости.

Они незаметно перешли к разговору о сыновьях. Это тоже подкупало и располагало. Когда есть общее, похожее горе, оно сближает. Бабенко начал искренне и честно рассказывать о себе. О том, что не знал о беременности любимой женщины, когда уезжал из родного дома.

Почта в те времена работала из рук вон плохо, письма приходили крайне редко, часто терялись в дороге. Сначала он ждал письма от Оксаны, потом решил, что он ей не интересен, и то, что между ними было, – лишь ее прихоть, желание отблагодарить сына приютившей ее хозяйки. А может быть, у Оксаны к тому времени мужчина появился, может, она замуж вышла. У матери в письмах Семен стеснялся спрашивать об Оксане.

А потом случилась встреча на фронте с односельчанином, который рассказал все. Но было уже поздно. В живых нет ни сына, ни Оксаны. Осталась только печаль, что так вот нелепо и глупо все получилось.

Слово за слово, и Анна Вячеславовна тоже стала рассказывать о себе. О том, как приехала учительствовать в это село, как познакомилась с молодым комбайнером Матвеем, как послали его на курсы МТС, как родился сын Егорка. И вот уже семья готовилась перебраться в райцентр, как мужа призвали в армию. А тут – события на Дальнем Востоке: Хасан, потом Халхин-Гол. Не вернулся Матвеюшка, погиб смертью храбрых в боях с японскими милитаристами. А как все было, в каком бою погиб – этого Анна так и не узнала.

– Как танкисты погибают, Семен? – неожиданно спросила Анна, и Бабенко понял, почему женщина так неохотно пустила в дом танкиста. – Страшно в этой железной коробке умирать? И солнышка напоследок не увидишь…

Семен Михайлович посмотрел хозяйке в глаза, которые снова начали наполняться слезами и болью. Что ей ответить? Как объяснить, что чувствует и о чем думает солдат во время боя? И не важно, танкист он, пехотинец или артиллерист. И отвечать надо, и боль плодить в душе вдовы нельзя, ведь от страха она по ночам и так спать не может. Зачем ей знать, как бойцы сгорают заживо в танках, как наводчик стреляет и сам достает из укладки снаряды, потому что его заряжающий, обезображенный бронебойным снарядом, лежит по другую сторону орудия? И что чувствует танкист, когда заклинило люк, в железной коробке уже нечем дышать, и от жара лопается кожа на руках и лице? И при этом он смотрит, как огонь подбирается к снарядам. Что чувствует танкист, когда не может вытащить раненого товарища из люка, а тот кричит там, в огне? Зачем ей все это знать?

– Знаете, Анна Вячеславовна… – со вздохом начал Бабенко.

– Просто Анна, – перебила его женщина, отошла к окну, отодвинула занавеску и стала смотреть на лес. – Зачем по отчеству? Я ведь не старая еще.

– Ну да, какая же вы старая, – постарался рассмеяться танкист. – Вы женщина средних лет, красивая, умная…

Спохватившись, что его понесло не в ту сторону, Бабенко смущенно откашлялся и заговорил снова, уже серьезно, вдумчиво, старательно подбирая слова, чтобы его признание прозвучало правдоподобно, убедительно, но при этом сняло боль в душе этой женщины, потерявшей двух единственных близких людей. Потерявшей всю семью.

– Когда идешь в бой, – начал он, – в голове нет других мыслей, кроме тех, как лучше убить врага. Звучит страшно, но на войне всегда страшно. Война – она такая. За себя не боишься, понимаешь, что за тобой – твоя Родина, твои близкие и просто люди, которых