– Правду говорят, – полковник сел на кровати и взглянул в окно, – неудачная война заканчивается революцией, а удачная революция войной.

За окном кружили снежинки, до весны было ещё далеко. Засыпанные голубоватым снегом деревья подступали к самым окнам.

– Я собираюсь направиться в Харбин, – сказал Ловенецкий, глядя в окно, хотя Кунгурцев его ни о чём не спрашивал.

– Не самая удачная мысль, – сказал полковник, – позвольте полюбопытствовать, зачем? Там же скоро объявятся наши красные друзья.

– Но пока это самое близкое относительно спокойное место, – ответил Ловенецкий, – Да и китайцы, я думаю, появятся там скорее. Там можно заработать денег и отправиться в Париж, Прагу или через Японию в Сан-Франциско.

Кунгурцев вскочил с кровати и нервно забегал по комнате. Ловенецкий увидел на полковничьих сапогах кавалерийские шпоры, при каждом шаге издававшие глухой стук.

– Деньги? Вы сказали, заработать денег? Да из-за сотни тысяч беженцев там скоро не останется ни одной приличной работы, а на оставшихся вакансиях будут платить жалкие гроши! Или вы готовы работать биндюжником или землекопом? Или грузчиком? Вам придётся работать лет сорок, чтобы только накопить на билет до Сан-Франциско.

– Но генерал Хорват… – начал Ловенецкий.

– Его власти осталось от силы два-три месяца, пока красные или китайцы не опомнились. Причём, вторые для него лучше, большевики вряд ли позволят ему спокойно разводить пчёл на даче.

– Ни за что не поверю, что вы вышли из этой передряги с пустыми карманами, – зло сказал Ловенецкий.

Полковник успокоился и сел обратно на постель. Свёрнутая шуба зашевелилась, как живая росомаха.

– К сожалению, денег, которые мне удалось сохранить, не хватит на новую жизнь, – печально сказал полковник.

– Ну, а вы что предлагаете? – спросил Ловенецкий зло.

– Есть кое-какой план, но над ним ещё нужно подумать.

Они замолчали, глядя в окно.

– Скажите, – нарушил молчание полковник, – а нет ли у чего-нибудь алкогольного?

– Есть немного денатурата.

– Не соблаговолите ли угостить болящего воина? – Кунгурцев завернулся в свою шубу, как патриций в тогу.

– Как разбавлять? – улыбаясь, спросил Ловенецкий.

– Просто набросайте в кружку льда, залейте денатуратом и дайте немного растаять.

Потягивая адский напиток, полковник изложил свой план Ловенецкому. «Форменное безумие», – подумал тот и согласился.

Спустя месяц они выехали на север на купленной у крестьян подводе, запряжённой двумя мохнатыми лошадками, неказистыми, но выносливыми. Почти две сотни вёрст на север до посёлка у заброшенных приисков, акциями которых до войны владел Кунгурцев, они проделали не спеша, с привалами и ночёвками в охотничьих заимках. Добравшись до места, затерянного среди тайги, в котором лишь смутно слышали о революции и не видели ни одного большевика, Ловенецкий с Кунгурцевым тихо поселились в огромной пустующей избе. Местные жители, потомки ссыльнопоселенцев, каторжан и браков первых двух категорий с туземцами, издавна были приучены не задавать лишних вопросов. Суровая природа, изматывавшая людей борьбой за существование, заставляла не тратить силы на излишнее любопытство.

Кунгурцев сразу стал своим среди этих суровых людей, занявшись скупкой пушнины у местных охотников. Как оказалось, в нём дремали таланты прирождённого коммерсанта. Пушнину он перепродавал потом в Харбине китайским и русским торговцам. Ловенецкий удивлялся его отлаженным торговым связям, ведь они провели в Харбине меньше месяца.

Сам поручик с наступлением весны отправился мыть золото в окрестных сопках, поросших лесом, изрезанных реками, речушками и ручьями. Кунгурцев не ходил с ним, занятый своими спекуляциями, и Ловенецкий в одиночку, с одним лишь псом по кличке Зигфрид, безымянным купленным у тунгусов, исходил все окрестности посёлка, облазив все сопки, вспомнив свою топографическую молодость.

В первый сезон удалось намыть золота меньше, чем он ожидал, хотя ходил на промывку, даже когда уже лёг глубокий снег, ломал забереги, чтобы добраться до чистой воды. Зимой ходил на охоту, ставил ловушки на соболя, но в промысле был неудачлив.

Во второй сезон Ловенецкий ушёл за сопки, в отроги низкого горного хребта, и не вернулся в посёлок до первых морозов. Этот сезон был удачнее, ещё два таких сезона, и можно задуматься о переходе китайской границы. Зимой Кунгурцев купил у тунгусского охотника карту, на которой были грубо нарисованы земли за хребтом. Посмотрев на чертёж, Ловенецкий пожалел, что среди тунгусов нет топографов, но эта карта зародила в нём надежды на удачность нового сезона.

4

Он родился в голодный год в голодных землях, впрочем, других лет там не знали. Его мать уже сбилась, какой по счёту это ребёнок, если считать только выживших, то восьмой. Отец никогда не интересовался такими тонкостями, ему было сложно различать детей среди оравы орущих, грязных и вечно голодных. Он был по профессии мебельщик-реставратор, но сильно пьющий, что с одной стороны упрощало, а с другой осложняло дело. Проще было заполучить нового клиента, заманить его низкой ценой, но сложно было сделать так, чтобы он вернулся в следующий раз. Его клиенты – это большей частью небогатые монастыри и церкви бедных приходов, богатым в тех краях взяться неоткуда. Редко когда поступал заказ от частного клиента, зажиточных было мало, а те что были, могли позволить себе мастера из города. Отец же его работал не так, почти не ходил по заказчикам, но очень часто по улице возле его дома пылила большими, рассохшимися колёсами телега, гружёная очередным заказом – комодом, рундуком или поставцом, в которых основательности и веса было больше, чем красоты и изящества. Получив задаток, отец обычно запивал, и в большом безалаберном доме привезённая мебель пылилась по углам, в самый неподходящий момент шкафы и комоды выступали из тени, как наёмные убийцы. Пропив задаток и придя в себя, отец близоруко и непонимающе смотрел на этих деревянных монстров, появления которых в доме он не помнил; часто моргал, будто надеялся, что от этого они растворятся в воздухе, как фата-моргана. Потом, тяжело дыша, он доставал свои инструменты, проверял жёлтым ногтем остроту режущих кромок, повязывал плотный фартук, и принимался за работу.

Конечно, он заметил, что его жена разрешилась от бремени, но не придал этому значения, так бывало уже много раз. Когда вечером в пивной один из соседей за третьей или четвёртой кружкой осведомился, а кто, мальчик или девочка, набычившись и что-то припоминая, отец ответил:

– Кажись, сын.

И заказал ещё одну.

Потом привезли ещё один заказ, неуклюжий комод, с кривыми, как у мопса, ногами, опять пришлось пить. Когда спустя четыре дня деньги кончились, он с удивлением понял, что ребёнок выжил.