более тревожная, чем в армии. Многотысячные митинги, шествия, демонстрации, столкновения сторонников разных партий при полном попустительстве милиции, Ловенецкий не хотел принимать в этой бурной политической жизни никакого участия. Сэкономленного жалованья за годы войны ему должно было хватить на несколько месяцев скромной жизни, оставалось и небольшое отцовское наследство. Каждый день он ходил на кладбище, подолгу просиживая у могилы родителей, прикрытой теперь мраморной плитой. Имя Жени Ловенецкий распорядился не указывать, для его имени тоже места не оставалось.

Ему безразлична была политическая ситуация, он слышал только выстрелы на улицах, шум голосов и топот ног. Красные флаги развевались над людским морем, от количества и разнообразия лозунгов болела голова.

Выйдя однажды поздним осенним утром на улицу, он узнал об очередной революции. «Неужели мало одной?» – подумал он.

Видимо, мало. Стрельба на улицах участилась, вечером выходить было небезопасно. Ловенецкий заготовил побольше дров, покупал спички, соль и муку, и керосин, дорожавшие с каждым днём. Оружие стоило дешевле, на базаре из-под полы он выменял «браунинг» с четырьмя обоймами на бутыль медицинского спирта, найденную им в кладовке.

Дважды на тёмных улицах ему приходилось пускать оружие в ход, отстреливаясь от каких-то тёмных личностей с красными бантами на груди, то ли реальных большевистских патрулей, то ли обыкновенных бандитов, прикрывающихся именем революции.

Вокруг творилась вакханалия абсурда и беззакония, новая власть всеми силами старалась удержаться, погружая город и страну в кровавую распрю. Захват и расстрелы заложников, поиск шпионов и саботажников, неужели это и есть революция, думал Ловенецкий. Неужели, они хотели именно такого обновления? Неужели граждане одной страны должны стрелять друг в друга, и во имя чего? К счастью, Ловенецкому не с кем было поделиться своими мыслями, иначе тень трёх страшных букв «ВЧК» неотвратимо замаячила бы перед ним.

Ему необходимо было скрыться, уехать, исчезнуть. С документами бывшего царского офицера ходить по улицам было опасно, а новых достать он не мог. Новая власть была занята охотой за более крупными противниками, но рано или поздно и перед дверями его квартиры застучат кованые сапоги и заскрипят кожанки. Он согласен был погибнуть на поле боя, защищая отечество (как бы высокопарно это ни звучало), но сгинуть в застенках, с переломанными рёбрами, оговаривая себя и моля палачей о пощаде… Не такой смерти он искал.

Да, можно постараться сбежать в Финляндию или Польшу, благо до границы недалеко, но кем он будет там, без денег и связей? Он не боялся физического труда, но слишком уж мелко, мещански выглядело спасение собственной шкуры ради лишь сохранения жизни. Должна быть цель выше, намного выше простого существования обывателя.

За ним пришли в один из вьюжных февральских вечеров. Он не удивился, услышав на чёрной лестнице стук каблуков, удивился лишь, что, судя по звукам, пришли за ним в одиночку. Ловенецкий взял пистолет и прижался к стене. За дверью топтались, отчего-то не решаясь стучать. «Интеллигенты в ВЧК?» – думал Ловенецкий, стараясь успокоить дыхание.

Вместо резкого и властного стука, присущего работникам всех облечённых властью организаций, в дверь негромко, и, можно сказать, застенчиво, постукали костяшками пальцев.

– Не заперто! – крикнул Ловенецкий.

Дверь распахнулась, в прихожую вступил высокий, одетый в бекешу человек в низкой мохнатой папахе. Ловенецкий целился в него из угла, ожидая, что войдут ещё люди, но незнакомец аккуратно закрыл за собой дверь. Ловенецкий сделал шаг в сторону, скрипнула половица, и вошедший обернулся на звук.

Это был Кунгурцев. Он стоял, сунув руки в карманы бекеши и, усмехаясь, смотрел на то, как Ловенецкий целится в него из «браунинга».

– Поручик, вы пистолет бы убрали, – сказал Кунгурцев.

– Простите, – сказал Ловенецкий, пряча оружие в карман, – а вы один?

– Один, – сказал Кунгурцев, – замёрз и устал. Где ваши манеры, господин поручик? Или вы не рады видеть старого однополчанина?

Ловенецкому опять пришлось смущённо извиняться, помогая подполковнику снять бекешу, надетую на его сухощавое тело очень туго. Визит, мягко говоря, застал его врасплох, он готов был за дверью увидеть кого угодно, хоть самого Феликса Дзержинского, но только не своего бывшего командира.

У Ловенецкого не нашлось ничего крепче чая, но подполковник был рад и этому. История его приезда и поисков Ловенецкого напоминала приключенческий роман. Он говорил, и пар одновременно поднимался от чашки, и изо рта подполковника. Ловенецкий выставил и скромную закуску – английские консервы, конская колбаса, сухари.

– Так зачем же вы меня разыскивали? – спросил Ловенецкий у отогревшегося Кунгурцева.

Момент был выбран не самый удачный – подполковник жевал кусок жёсткой колбасы и не мог ответить сразу.

– Я помню вас как прекрасного боевого офицера, окопника, – сказал Кунгурцев, прожевав, – кроме того, у вас специализированное образование, такие люди понадобятся в новом мире.

Ловенецкий внимательно кивал, ожидая, когда последует предложение вступить в какую-либо из запрещённых большевиками партий и с помощью оружия поучаствовать в спасении отечества.

– Я направляюсь в Харбин, – сказал Кунгурцев. – управляющий Китайско-Восточной генерал Хорват, мой старый знакомый, организует охранную стражу для защиты полосы отчуждения. Ему потребуются молодые энергичные офицеры с боевым опытом. Предлагаю вам ехать со мной.

Подполковник смотрел в свою чашку с чаем, давая Ловенецкому время осмыслить услышанное. Ловенецкий молчал.

– Подумайте, – сказал Кунгурцев, – здесь вас ждёт в худшем случае чекистская пуля, в лучшем – прозябание в вечном страхе за свою жизнь. Вы же видите, как круто взялись за дело эти господа.

Тусклый свет керосиновой лампы косо падал на столик с закуской. За окном послышалось несколько выстрелов и собачий лай.

– Быть может, они не смогут задержаться у власти надолго? – полувопросительно сказал Ловенецкий.

– Тем более, тем более! – Кунгурцев отставил чашку, слегка расплескав чай. – Человек ваших способностей не может сидеть, сложа руки, и смотреть, как судьбу его родины вершат выпачканными в крови руками какие-то проходимцы!

– Боюсь, у их противников руки тоже не в сурике испачканы.

– Мы боремся за правое дело, – глухо сказал подполковник, – и отвечаем террором на террор.

Ловенецкий смотрел в свою чашку. Чаинки на дне сложились в причудливый узор, разгадать который смогла бы только потомственная ведунья.

– Я хочу, чтобы не проливалась ничья кровь, – ответил он, – но…

– Мы не можем отдать страну этим… – подполковник не подобрал достаточно уничижительного эпитета, – и если для победы над ними нужно принести несколько жертв, то что ж… От этого никуда не денешься. Неужели вам нравится, что творится вокруг?

Ловенецкий взглянул на Кунгурцева. В его глазах не было злости или ярости, казалось, он уже сотню раз спорил на эту тему.

– Нет, – честно ответил Ловенецкий, – но давно назрела необходимость изменений.

– Но ведь не таких! – воскликнул подполковник.

– Вы правы, –