Кто-то тихо подошёл и остановился за правым плечом.

— Огромный сармат с жёлтыми глазами, — негромкий голос принадлежал самке. — Если вы не Ассархаддон, то, скорее всего, Гедимин Кет. Странное дело — папа был уверен, что вы приедете именно в этот день…

Гедимин резким движением поднялся на ноги и развернулся. Тут же пришлось опустить взгляд — самка едва ли доставала макушкой до его груди, а стояла вплотную, с любопытством глядя на него снизу вверх. Её голову и плечи прикрывала накидка с бахромой по краям — чёрная с ярко-зелёным узором, и от яркости окрашенных нитей казалось, что они фосфоренцируют.

— Прошу прощения, если напугала вас, — самка дружелюбно улыбнулась, но её глаза остались грустными. — Эделайн Конар-и-Хименес… или миссис Линн.

…В дверь пришлось заходить внаклонку, боком, стараясь не прикасаться к косякам, — в здании, непонятно почему до сих пор не рухнувшем, потолки были настолько низкими, что Эделайн легко доставала до них рукой. Из множества предметов в затенённой комнате ни один не годился для сидения, и сармат устроился на полу, не прикасаясь к чудовищно хрупким стенам и стараясь пореже шевелиться. Это был человеческий дом, построенный тогда, когда сарматов ещё в проекте не было, и это чувствовалось в каждой детали.

— Потолки, — Эделайн грустно улыбнулась. — Папа всё время беспокоился, что они низкие, и вам будет неудобно. Особенно в последние годы. Почему-то он был уверен, что вы приедете… и непременно двадцать восьмого сентября.

— Ему сказали, что я умер, — пробормотал Гедимин. Он не знал, что говорить, и все слова казались нелепыми, а голосовые связки как будто заржавели. Он не был уверен, что ему стоило сюда идти — в дом, где никогда не был, к человеку, которого видел только на детских фотографиях…

— Я помню, — отозвалась Эделайн, взяв в руки небольшую коробку довольно древнего вида. Всё в этой комнате покрывал тонкий пылевой налёт — старый дом был далеко не герметичен, а мелкая красная пыль просачивалась всюду — но коробка была чистой.

— Те люди нашли его на работе… он ведь работал до последних дней, знаете? Даже когда ложился в больницу, к нему приезжали… Он тогда вернулся сам не свой — Минго даже хотел вызвать врача. Он ушёл к себе, и мы до утра его не видели. А потом он сказал… — Эделайн слабо усмехнулась. — Сказал, что вы уже много раз умирали — это вам никогда не мешало. Он приедет двадцать восьмого, — вот что он тогда сказал. И повторял потом каждый год. Тут кое-что для вас есть, Гедимин. Это от папы. Он собирал для вас… материалы, как он их называл. Все последние годы.

«Это никогда не мешало…» — повторил про себя Гедимин. В груди ныло. Снова пришлось смигнуть — жидкость наконец просочилась по пересохшим каналам и теперь обжигала глаза.

— Они приехали сразу после его смерти, — вздохнула Эделайн, разворачивая коробку. — Просканировали весь дом. Забрали всё — все записи, бумажки, диски… Здесь почти ничего не осталось. Пара фотографий… возьмите, пожалуйста, — папа хотел, чтобы их отдали вам.

На дне коробки лежали цветные снимки в тонких круглых рамках — небольшие, по пятнадцать сантиметров в поперечнике. Гедимин взял один из них и изумлённо мигнул, на секунду забыв про боль в груди, — с фотографии смотрел он сам. Он стоял внутри корпуса реактора, уложенного набок, широко расставив руки. «Ураниум-Сити,» — Гедимин вдохнул поглубже, «растягивая» невидимые обручи на рёбрах. «Строительство „Полярной Звезды“. А здесь она сама. Вид сверху — с какого-нибудь дрона. Главный корпус, обе градирни, а вон там — наш „научный ангар“…»

На последнем снимке был седой человек с тёмным, будто обожжённым лицом. Он выглядел болезненным, но радостно улыбался. На его ладони лежала несложная цацка — несколько круглых камешков и изогнутые проволочки, неточная схема атома натрия.

— Спасибо, — выдавил из себя Гедимин, осторожно сжимая пальцы вокруг хрупких рамок. Голос скрежетал и срывался, как будто связки и впрямь изъела коррозия. «Он собирал для меня материалы. И ждал меня. Может, только он один меня и ждал. Гедимин, какой же ты идиот…»

— Странный день сегодня, верно? — коротко усмехнулась Эделайн, поднимая со стола фотографию в вертикальной рамке. Гедимин успел разглядеть снимок — женщина, мужчина, двое подросших детёнышей с короткими чёрными волосами, схематичное изображение двух сдвигающихся урановых полусфер за их спинами.

— Это в Санта-Фе, — самка перехватила его взгляд. — А надо бы поставить в Лос-Аламосе. Мы перебрались туда ещё до войны — и потом уже решили не возвращаться. Этот дом… Лос-Аламос хочет забрать его — и пусть забирает. Приезжать сюда можно и без него — всего-то час на глайдере.

Она убрала фотографию в сумку и, машинально смахнув красную пыль с полки, поднялась на ноги.

— Вот и всё, — невесело усмехнулась она. — Может, кто-то из Конар-и-Хименесов ещё сюда вернётся. Тихое место… тут до войны жили многие папины друзья. На чём вы сюда приехали, Гедимин? Сможете вернуться?

Сармат ответил не сразу — он протискивался сквозь узкие двери, стараясь не сломать плечом стену.

— Грузовые терминалы. Там меня подберут.

— Бывший аэропорт? — Эделайн отвернулась от закрытой двери и кивнула на пустой четырёхместный глайдер. — Этот город умеет растягиваться. По карте кажется — близко, а пока доберёшься — весь в пыли и в поту. Попробуйте сюда втиснуться — если получится, я довезу вас до терминалов. До Санта-Фе вы, пожалуй, замучаетесь.

…Огромные полусферы защитного поля накладывались друг на друга, образуя гигантский купол Альбукерке. Солнце, повисшее над бесконечными холмами, светило прямо в глаза. «Кенворт-Ультима» с пустыми прицепами быстро летел на запад. До Санта-Фе оставалось полсотни километров. Двухчасовой поезд, выехавший из Альбукерке, уже подбирался к Ураниум-Сити и через час должен был двинуться обратно, — оставалось переждать где-нибудь вечер и в два часа ночи на том же составе поехать на север. Фотографии лежали в