В настоящий момент – в гериатрии.

Дэвид Кэвендиш наморщил нос, словно уловив царивший в отделении запах мочи, смерти и дезинфицирующего средства.

– Не хотел бы быть на вашем месте. – На его лице отразилось легкое отвращение, но он слегка приободрился. По крайней мере, этим вечером ему посчастливилось найти единственного человека в зале, чьему жизненному уделу невозможно было позавидовать. Он встал. – Передайте Гарриет… – Он умолк на полуслове. – Хотя нет, пожалуй, ничего не передавайте.

В черном кебе по пути домой Ясмин сказала:

– Вас кто-то искал. Кажется, Дэвид Кэвендиш?

– Дорогой Дэвид! Как он сегодня вечером? Несчастен? – Гарриет сидела на заднем сиденье рядом с Джо, и Ясмин, сидевшая напротив, слегка ревновала, словно Гарриет украла ее место.

– Он казался немного… Сказал, что ему не дадут приз за книгу, потому что он…

– Белый буржуй, у которого есть член?

– Да, что-то вроде того.

Гарриет рассмеялась.

– О да, они новое притесняемое меньшинство – мужчины, угнетаемые своими многовековыми привилегиями. На самом деле проблема Дэвида в том – и я не устану это повторять, – что роман как художественная форма устарел. Он работает в вымирающем жанре. Роман мертв.

– Неужели? – Для Ясмин это было неожиданностью.

Но внимание Гарриет уже обратилось на Джо. Она положила ладонь ему на колено.

– Дорогуша, ты в последнее время не ощущаешь себя угнетаемым?

– А как же, ведь я, хм, белый и все такое.

Гарриет похлопала его по ноге.

– Послушайте, дорогуши, вам нужно определиться с датой. Пожалуй, май будет гораздо лучше марта. Или июнь? Июнь еще лучше. Раз мы решили расположиться в саду, разница будет огромная. В марте бывает отвратительная погода.

Джо взглянул на Ясмин:

– А ты как считаешь?

– Давай подумаем.

– Твоя мать за, – сказала Гарриет.

– Не ей выходить замуж, – ответила Ясмин резче, чем намеревалась.

Гарриет зевнула и посмотрела в окно:

– Я лишь пытаюсь помочь.

– Мы знаем, – сказал Джо, – и мы тебе очень благодарны.

– Надеюсь, я была доброжелательна. Надеюсь, я была гостеприимна.

– О, конечно, – сказала Ясмин. Гарриет действительно была исключительно добра к ней и ее семье. – Лучше май или июнь. Однозначно.

Она подождала, пока они лягут в постель.

– Ниам сегодня сказала кое-что странное. – Было почти ровно полночь. Почти начало нового дня.

– М-м-м, – откликнулся он, перекинув через нее руку. – Что она сказала?

– По ее словам, ты переспал с ее подругой. Недавно.

– Вот это да, – сказал он. – Ниам? Это рыжая медсестра? Которая тебе не нравится? Та, что вечно тебя достает.

– Да, – ответила Ясмин, – она самая.

Миссис Антонова

На отделение снизошел глубокий покой. Шторма мытья, одевания, гигиенических процедур, обходов консультантов, приема лекарств, тележек с едой, физиотерапии, эрготерапии, бинго, скребла и причесывания утихли, сменившись зловещим штилем. Ясмин огляделась. Бельевая тележка была почти пуста, всего несколько белых простыней и наволочек вяло свисали с проволочных полок. За открытой дверью на склад виднелась накренившаяся башня из портативных унитазов, кое-как сваленные в кучу подъемники и груда стоек для капельниц. Перед аптечным шкафчиком лежали похожие на мешки песка желтые мешки с грязным постельным бельем. Ни движения.

Часы посещения часто были такими. Ясмин на цыпочках кралась мимо тел, закрытых глаз, открытых ртов, рядов рук, вцепившихся в простыни, словно трупное окоченение уже наступило. Возле одной из коек Ясмин замешкалась, борясь с порывом потыкать и пощупать. Незачем ходить и проверять, все ли пациенты по-прежнему дышат, нарушая их покой. Это всего лишь переутомление. Старость, болезнь и самое обыкновенное утомление, поскольку мытье и одевание начинаются в ночное дежурство, в полшестого утра. Может, и хорошо, когда в часы посещения пациентов никто не навещает: так они могут хоть немного выспаться.

Что-то шевельнулось. Ясмин обернулась и увидела пытающуюся сесть в постели миссис Антонову.

– Давайте я вам помогу. – Ясмин поспешила к ее койке и, положив ладони на ее спину, ощутила под хлопковой ночнушкой с начесом ее хрупкие ребра.

– Спасибо, тыковка. – Девяностошестилетняя миссис Антонова называла тыковками всех, от уборщиков до консультантов. За последние три месяца она трижды попадала в больницу, на сей раз – после того, как упала у себя дома. – Если не сложно, сделай мне еще одно одолжение: возьми одну из этих подушек, прижми к моему лицу и не отпускай, пока не убедишься на все сто.

– Мне очень жаль, что вы не в духе, – ответила Ясмин. – Если вы настолько подавлены, могу прописать вам антидепрессанты.

– Не сомневаюсь, тыковка. Но я не в депрессии.

Ясмин села на койку и взяла миссис Антонову за запястье. Пульс был слегка нитевидным, но для пациентки с хронической предсердной фибрилляцией и аритмией в этом не было ничего необычного.

– Нет у меня депрессии, мне скучно, – продолжала миссис Антонова. – Меня окружает… – Она огляделась по сторонам, и, несмотря на ее задравшуюся ночнушку и съехавший набок парик, Ясмин поразила ее царственная манера держаться. – Вот это!

– Миссис Антонова, – сказала Ясмин, – вы не против, если я немного с вами посижу?

– Называй меня Златой. – С момента своего последнего поступления миссис Антонова выглядела неимоверно тщедушной. Невозможно было представить, что ей хватило сил толкать тележку, которой она в знак протеста подперла дверную ручку телевизионной комнаты в свое предыдущее пребывание. Но ее голос по-прежнему был полон озорства, и она, подмигнув Ясмин, спросила: – Проблемы с муж-чиной?

– О нет, – ответила Ясмин, гадая, как миссис Антонова это поняла. Неужели всё настолько очевидно? – Просто подумала, что мы можем составить друг другу компанию.

Вчерашний торжественный ужин прошел кошмарно. Ясмин так нервничала, что каждая минута казалась ей пыткой. Потом она поговорила с Джо о том, что рассказала ей Ниам, и… Ну, они оставили это позади. Все разрешилось. Разговор был не из приятных, но ей никогда больше не придется возвращаться к этой теме.

Миссис Антонова потянула себя за парик, отчего он еще больше съехал набок. Густые блестящие локоны баклажанового цвета резко контрастировали с сухой и тонкой как бумага кожей.

– Проблемы с мужчиной! Меня не проведешь. Недаром я пять раз замужем была.

– Пять раз! – ахнула Ясмин. Во время своего предыдущего пребывания миссис Антонова рассказала ей о трех мужьях: стоматологе-уругвайце, который оказался гомосексуалистом; скрипаче-израильтянине, который провел два года в Треблинке, а через три дня после медового месяца на Галилейском море, покончил с собой, бросившись под поезд (рейс в девять сорок пять вечера в Ход-ха-Шарон) на центральной станции Тель-Авива Савидор Мерказ; и чиновнике из Бекслихита, который – миссис Антонова показала это, неопределенно взмахнув рукой, – не стоил того, чтобы о нем говорить.

– Да, пять. Знаешь, сколько мне было лет, когда я впервые вышла замуж? Шестнадцать. Это было восемьдесят лет назад.

– О боже! Хотелось бы когда-нибудь послушать подробности.

Надо управиться с документацией, пока в отделении тихо. Нельзя упускать шанс подготовиться к экзамену Королевского колледжа врачей или обновить раздел «Рефлексивная практика» в своем электронном портфолио. Ясмин отставала во всем.

Миссис Антонова наклонилась к ней. Это был рискованный маневр, и на секунду Ясмин испугалась, что старушка вывалится из койки. – Тыковка, ты очень занята. Спасибо, что навестила. Мне было приятно. – Похоже, она говорила искренне. Голос не постарел вместе с ней, остался задорным и сильным.

– Я не занята, – возразила Ясмин. – Расскажите о вашем первом муже.

– Когда я вышла за Дмитрия Ивановича Шестова, ему было пятьдесят три, а мне едва исполнилось шестнадцать. Разумеется, это была не моя идея, меня никто не спрашивал. Кажется, мой отец то ли задолжал Дмитрию денег, то ли еще что. В общем, какая-то глупость.

– Какой ужас. – Ясмин стало жаль, что единственный «посетитель» миссис Антоновой – врач. Она жалела все это дремотное отделение. В раковых отделениях в часы посещения творилось