Пусть Эми и казалась независимой и уверенной, ей было сложно говорить о себе. Меня за живое берет ее первое крупное телевизионное интервью на шоу Джонатана Росса. Она прекрасно выглядела, говорила красноречиво и уверенно, но ее глаза были слишком жирно подведены. А этот акцент? Она звучала совсем по-другому, не как дома. Это был кокни. Сейчас я понимаю, что Эми экспериментировала. Она изменила свою личность, но я видела, что поддерживать публичный образ Эми было трудно. Она была природной провокаторшей, потому что это привлекало к ней внимание, но, получив его, она теряла над ним контроль и пыталась спрятаться. Эми часто манипулировала людьми, но если ей казалось, что кто-то пытается прощупать ее слабые стороны, то сразу же меняла свое поведение или обрывала с этим человеком все связи.

Песни, попавшие на пластинку, были написаны в моменты слабости Эми – точно так же, как ее записи в подростковых личных дневниках. Теперь ей приходилось оголять свою душу перед абсолютными незнакомцами. Ей было 20, она была эмоционально нестабильной и жила сама по себе. Боюсь, Эми так и не смогла познать саму себя. Как ни печально, но она так и не научилась ценить и принимать себя. У нее дома даже не было копии Frank. Она не гордилась им и отмечала лишь недостатки.

На рассвете ее славы я стала замечать, что Эми выпивает перед выходом на сцену. Мы виделись все реже и реже – неудивительно. Я потеряла Эми после ее переезда из дома, а теперь музыкальный бизнес еще сильнее отдалял нас друг от друга. Ее окружение становилось ее второй семьей. Я, конечно же, желала ей успеха. Пение было ее мечтой. Но я вспоминала свою молодость и попытки пережить тот факт, что моя мать бросила меня. Я пыталась связаться с Эстер, но она не шла навстречу, поэтому я очень старалась всегда быть доступной для своей дочери. Эми могла обратиться ко мне в любую секунду, я всегда была рядом, но теперь обстоятельства жизни разлучали нас. Я видела, как моя дочь превратилась в бабочку. И теперь, как бабочка, она летала туда-сюда, лишь изредка присаживаясь рядом со мной. При встречах мы немного болтали, и она вновь уходила.

Тур Эми длился с апреля до начала мая 2004-го. В это время я продолжала ходить по врачам. Разговаривая со своими детьми, я приуменьшала симптомы, чтобы не беспокоить их. Но я заметно менялась, и они не могли этого не замечать. Дети привыкли видеть меня активной – теперь я потеряла форму, стала меньше ходить и часто была без сил.

Все изменилось, когда я вновь потеряла сознание дома. Меня повезли в госпиталь Барнет и сделали МРТ. Было неприятно делать снимок мозга, лежа в узком аппарате, издающем странные стучащие звуки, но меня окружили заботой. После процедуры меня увели в комнату ожидания.

Рядом со мной сидел Тони, когда специалист пришел с результатами. Новости были шокирующими, но не неожиданными. На снимке мозга виднелись черные узелки, поражения – яркие симптомы рассеянного склероза.

Рассеянный склероз – это сложное неврологическое заболевание. Говоря простым языком, проблема заключается в том, что вещество, покрывающее нервные волокна центральной нервной системы, находится под атакой иммунной системы, и поражения, которые из-за этого появляются, прерывают сигналы, идущие от мозга к телу. Рассеянный склероз, возможно, был у меня уже давно, однако все эти годы находился в стадии ремиссии. Врач сказал, что вирус, подхваченный мною в Италии, мог стать триггером для ухудшения состояния. Теперь я перешла от ремитирующе-прогрессирующей стадии к стадии вторично-прогрессирующего рассеянного склероза.

Было невозможно предсказать, что случится со мной завтра. В один день я могла бы спокойно ходить, а на следующий быть не в состоянии есть или говорить – это заболевание, к сожалению, неизлечимо. Чтобы избавляться от чувства тошноты и лучше держать равновесие, сейчас я принимаю циклизин. Сдаваться недугу я не собираюсь. По этой причине я стараюсь брать от жизни все – пока могу.

После постановки диагноза мы с Тони переехали в маленькую двухкомнатную квартиру на Хай-Барнет, однако ему все равно было трудно справляться с моим состоянием. Остальные проблемы ушли на второй план – он уже терял любимого человека и теперь боялся, что ему снова придется проходить через подобное. Думаю, все этого боялись. Помню, как Митчелл пришел ко мне в больницу вместе с моим двоюродным братом Мартином, и они оба выглядели расстроенными. «Я еще не умираю!» – думала я. Приходили Ричард со Стефани, и Ричард все твердил, что моя жизнь изменится и что я уже не смогу жить на полную катушку.

Как обычно, я больше переживала за других. «Я в порядке, вы как?» – спрашивала я. Как и Эми, я не могла думать о своих проблемах. Когда дети улетают из гнездышка, ты не перестаешь быть их мамой. Поэтому, когда меня навестили Эми и Алекс, я старалась их успокоить. Только любовь к детям заставляла меня жить – наверное, такова человеческая природа. Я волновалась лишь за них, и знаю, что Эми и Алекс очень болезненно переживали ухудшение моего здоровья. «Пожалуйста, скажи, что ты будешь в порядке, мам», – сказала Эми, смотря мне в глаза. Алекс позже рассказал мне, что они оба очень испугались моей болезни и не могли с ней смириться, потому что им было слишком сложно на все это смотреть. Это объясняет их подавленный вид, с которым они сидели у моей больничной койки. «Все будет хорошо», – сказала я Эми в тот вечер, не зная, какое будущее меня ждет. Я не знаю и сейчас.

В конце мая мне не удалось присоединиться к Эми на церемонии награждения премии Ivor Novello. Эта награда была для нее особенной. Ей не удалось победить на BRIT парой месяцев ранее, но эта церемония была другой. Статуэтку Ivor Novello дают за выдающиеся навыки в сочинении песен, а не за количество проданных пластинок, а Эми многие годы работала над своей техникой стихосложения и воспринимала эту статуэтку как настоящую музыкальную награду.

Церемония проходила в отеле «Гросвенор Хаус» на Парк-Лэйн, и Эми заявила, что не особо рассчитывает на победу. Ее дебютный альбом вышел всего семь месяцев назад, и в категории «Лучшая современная песня» ему предстояло выстоять против мегазвезд вроде Кайли Миноуг. Тем вечером от Эми не было никаких вестей, но утром пятницы в мою дверь позвонили. В квартиру зашла Эми. Она доехала до Барнета по Северной линии и теперь стояла передо мной в джинсах и футболке.

«Ну… как все прошло?» – спросила ее я, не зная, радоваться или сочувствовать.

«Я выиграла, мам!» – усмехнулась она.

«Это потрясающе, Эми! – я обняла ее. – Ну, каково это? Где она?»

Она расстегнула свою сумку через плечо, порылась в куче косметики и блокнотах и вытащила бронзовую статуэтку.

«Вот она, – произнесла Эми, протягивая награду. – Это для тебя».

Она весила тонну.

Я отчетливо помню ту минуту и берегу память о ней. Ту награду Эми принесла ее полная независимость, но она не забыла, через что мы прошли вместе. Где-то в глубине души она была благодарна за все школы, что я для нее искала, за все прослушивания, посещения ее выступлений и за простую поддержку. Я слепо верила в Эми, и сейчас мне безумно больно осознавать, что ей не удалось выиграть в битве, победы в которой я желала ей больше всего, – в битве за жизнь.