С момента, когда Эми съехала с Гилдаун-авеню, я начала замечать перемены в наших отношениях. Что бы ни происходило, Эми всегда была рядом со мной, а я всеми силами пыталась защитить и уберечь ее. Теперь же ей предстояло стать самостоятельной, и я прощалась со своей дочерью со смешанными чувствами. Я сразу же начала по ней скучать. Она была заметной фигурой в доме, без нее там стало тихо и пусто. До переезда Эми я не ценила того, что ей постоянно что-то от меня требовалось, но теперь мне стало не хватать быть ей нужной и даже спасать ее – наверное, я просто соскучилась по своим материнским обязанностям. Плюс я волновалась о том, что она была не готова к внешнему миру. Я ушла с головой в работу, которая стала моей отдушиной, но все равно постоянно думала о дочери. Я отчаянно пыталась сохранить с ней близкие отношения. Она далеко не всегда шла мне навстречу. Иногда я подолгу названивала ей на сотовый, но она не брала трубку, а затем внезапно приходила в дом на Гилдаун-авеню, словно ничего не произошло. Однажды она пришла домой с ободранными до крови коленями и чужим велосипедом. Она столкнулась с машиной на перекрестке и перелетела через руль. Эми была ходячей катастрофой – что-что, а это совсем не изменилось.

Хоть Эми ни слова не проронила о переезде, думала она о нем долго. Через некоторое время она написала песню «Brother», которая стала outro-треком альбома Frank. Ясное дело, что Алексу она не понравилась, ведь его отчитывала младшая сестра. Но я всегда воспринимала текст песни иначе. По мне, Эми говорила: «Мне пора уходить, присмотри за мамой». Она была написана с заботой и волнением обо мне.

О чем бы Эми ни писала в своих текстах, в реальной жизни этого видно не было. Временами казалось, что все мои материнские надежды рушились. Подростки часто живут в своем мире – на это я сваливала многие выходки Эми. О чем я не знала, так это о том, что Эми постоянно курила каннабис. Когда я это поняла, мне потребовалось время, чтобы осознать происходящее. Я считала, что ей хватит ума вовремя остановиться.

Эми постоянно звонила мне, если у нее были проблемы или ей что-то было нужно, а материнский инстинкт подсказывал мне помогать ей. Мне по-прежнему приходилось работать ее таксистом. Она часто просила куда-то ее отвезти, и если я заходила к ней в гости, она говорила: «Мам, мне надо кое-что забросить к другу». Мы запрыгивали в машину и ехали. Я знала некоторых друзей Эми – у нее была прекрасная компания, с которой она играла в бильярд-пабе Bull and Butcher по воскресеньям. Но после 14-го или 15-го раза таких «подкидываний» в разные точки, когда Эми выходила из машины минут на пять, а затем прибегала обратно, я поняла, что происходит. Все те адреса были мне незнакомы – это были какие-то захолустья. Люди, к которым я ее возила, не были ее друзьями. Она покупала травку прямо под моим носом.

Я хранила делишки Эми и свое участие в них в тайне. Это глодало меня тогда и гложет сейчас. Пыталась ли Эми придать «нормальности» своей зависимости, впутав в нее меня? Сыграла ли я роль в развитии ее зависимости или она продолжила бы и без моей помощи? Если честно, то какая-то часть меня отказывалась признавать поражение. Я была мамой Эми. Я не хотела сознаваться ни себе, ни другим в том, что не могла на нее влиять. В то же время мне хотелось ее защитить: Синтия бы дыру в крыше пробила, узнав обо всем. Я понимала, что сколько ни старайся, Эми мне не изменить. Она все время говорила, что доверяет мне, потому что я ее не осуждала. Мне не хотелось это потерять. Но я постепенно запутывалась в сетях лжи Эми.

Понимаю, что все родители очень разозлятся, когда прочитают эти строки, но клянусь, что и представить не могла, как поведу себя, пока не попала в такую страшную ситуацию. Игнорировать происходящее было нельзя и спустя несколько месяцев после переезда Эми я подняла эту тему. Как фармацевт я понимала, какой сильной может быть любая зависимость. Когда ты сам изготавливаешь препараты, то смотришь на все с другой стороны. Были наркоманы, которым я лично вручала метадон для заместительной терапии, для лечения от героиновой зависимости. Некоторые из них выглядели неважно и потрепано, а другие были прилично одеты, грамотно разговаривали и выздоравливали настолько, что могли работать. Некоторые появлялись изредка. Сразу после «ухода в завязку» наркоман сталкивается с множеством триггеров, которые могут спровоцировать срывы на героин, а затем очередной переход на метадон. Были и те, кто незаконным путем получал рецепты на метадон два или три раза подряд. Так как я моталась с места на место, я обязана была докладывать о подобных случаях. Зависимость этих людей была настолько сильной, что вынуждала их лгать, обманывать и существовать в мире, в котором нет места доброте и ответственности. Но когда через пару лет я узнала, что моя собственная дочь употребляет тяжелые наркотики, я все равно отказывалась связывать это со своим медицинским опытом. С наркотиками я сталкивалась исключительно на работе. Я упустила симптомы зависимости Эми, хотя Синтия заметила их еще на юбилее Ларри. Признаюсь, что мне приходилось игнорировать ее поступки, чтобы защитить себя. Плохая ли я мать, если так думаю? Я убедила себя, что да. Но благодаря работе с другими родителями и детьми в нашем фонде я поняла, что мой опыт не уникален. Чаще всего родители зависимых детей уходят в отрицание, чтобы продолжать нормальную жизнь, и лишь позже смиряются с правдой. Некоторые так и не признают проблему и умалчивают о ней даже после смерти человека. Как мать, которая использовала обе тактики, я могу их понять. Когда зависимость рядом, она намного страшнее. Поиск выхода из лабиринта негативных эмоций, которые провоцируют зависимость, – изматывающий процесс.

В день, когда я спросила Эми насчет травки, я уточнила, что еще она употребляет. Я была готова к ее ответу, но совсем не ожидала, что он будет таким.

«Я курила героин, мам, но это фигня», – сказала она, не понимая всю серьезность ситуации.

«Героин?» – запинаясь, выдала я.

«Да, но я только попробовала, мам, это не мое».

Она сразу же перевела тему и отказалась углубляться в детали. Я до сих пор не знаю, пыталась ли она показаться восемнадцатилетней бунтаркой, которая познала уличную жизнь, или говорила правду. Но никаких признаков героиновой зависимости совершенно точно не было. Она не сказала, с кем, когда и где курила героин, но ее слова повергли меня в шок. Я ведь предупреждала ее об опасности тяжелых наркотиков.

Через несколько лет Эми будет приватно и публично заявлять, что не пробовала наркотики класса «А» до встречи со своим мужем Блейком Филдером-Сивилом. Она даже говорила: «Тяжелая наркота – для быдла». Неужели она забыла о том, что когда-то мне рассказала? Или это был классический случай отрицания? К сожалению, я никогда не узнаю ответа.

Сейчас я впервые вспомнила тот разговор, и, о боже, это больно. Брошенная ею фраза давит на меня с неимоверной силой. Я достаточно знала о зависимостях, чтобы понять – я мало чем смогу помочь Эми. Но мне хотелось схватить ее, тряхнуть со всей силы и закричать: «Какого черта ты вытворяешь? Ты разбиваешь мне сердце!»

С тех пор я начала скептически относиться ко всем просьбам Эми. К счастью, не все они оказывались с подвохом. Например, она постоянно обращалась ко мне для оказания медицинской помощи ее друзьям – хотя о своем здоровье она со мной никогда не советовалась. От ленточных червей до обычных простуд – я давала рекомендации при каждом заболевании. Она даже консультировалась о здоровье своей канарейки! Чего только не приходится делать матерям!