охранников вдохновит его пример, Удо стрелял по меньшей мере в одного еврея в обычный день и в двух по субботам. Убив их, Удо узнавал номера, вытатуированные синими чернилами у них на запястьях. Он заносил эти номера в список у себя в дневнике.

За всё время, проведённое в Аушвице, Удо не узнал имени ни одного заключённого

Кроме одного.

Себастьяна Крисписа.

Брата его маленького лжеца.

Удо вспомнил его по той сцене на вокзале. Вспомнил, как все родственники Нико кричали, рыдали и бежали ему навстречу, и только старший брат не сдвинулся с места.

А потом в вагоне, когда Удо выкинул младенца из окна, все пассажиры отвернулись, и только он, брат Нико, поедал Удо взглядом. Удо мог бы застрелить его за это. И подумывал так и сделать.

Но вместо этого сразу по прибытии в Аушвиц Удо распорядился давать мальчишке только самые жестокие задания.

– Если вы так его ненавидите, почему просто не убьёте? – спросил однажды другой офицер.

– Убить плоть легко, – ответил Удо. – Гораздо сложнее убить дух.

Себастьян слабеет и становится сильнее

Убить в этом мальчике дух оказалось не так просто, как представлял себе Удо. Себастьян, лишённый матери, брата и сестёр, вместо прежней пустячной ревности ныне испытывающий голод и изнеможение, быстро повзрослел. Он стал сильнее. Смелее. Выполняя разнообразные поручения, он получил неплохое представление о лагере и о том, как здесь выживать. Он таскал картофельные очистки из мусорных баков. Брал собачью еду из мисок. Познакомился с другими пленниками из Греции, и те сообщали ему, в каких блоках реже проходят инспекции или каких охранников и как можно отвлечь. Для каждого охранника придумали своё прозвище.

– Не зли лопоухого, он сегодня не в духе.

– Я видел, что Вампир спит за нужником.

– Хорёк вчера застрелил двух заключённых, держись от него подальше.

Себастьян даже наладил контакт с поляками, которых приводили работать в дневную смену бок о бок с пленными евреями. Этим двум группам запрещалось разговаривать друг с другом. Но однажды утром, когда Себастьян разгребал лопатой гравий, рядом с ним трудился толстошеий рабочий с повязкой на глазу.

– Одна кожа да кости, – прошептал мужчина. – Что здесь с вами делают?

Себастьян сглотнул. Он не думал о том, как выглядит в глазах других людей. Заключённые не обсуждали внешность друг друга. Все выглядели одинаково убого: полностью обриты, в синяках, шрамах, с кровоточащими ранами, в пятнах жира, кости торчат от худобы. Но поражал сам вопрос поляка: «Что здесь с вами делают?». Как мог человек, явно проживающий неподалёку, не иметь никакого представления о том, что происходит в округе?

Часть Себастьяна хотела рассказать всё с самого начала: о скотных вагонах, разделении, дезинфицировании, побоях, утренних наказаниях, вечерних плошках безвкусного супа, кашле, рвоте, тифе, скарлатине, о соседях, которых находят мёртвыми в их койках.

С другой стороны, если это дойдёт до охраны, Себастьяна повесят на глазах у всего лагеря, а вместе с ним и отца с дедом. Эдакий нацистский способ мотивации – за каждого пленника, укравшего еду, пытали пятерых. За одну попытку побега убивали десятерых. Как мог Себастьян рассказать всю Правду, когда нацисты крепко душили меня в его горле?

– Можете достать еды? – наконец пробормотал он.

Мужчина с повязкой помотал головой и продолжил грести, как бы говоря: «И зачем я это начал?». Однако на следующий день, когда охранники куда-то отошли, он незаметно передал Себастьяну одну картофелину и банку сардин, которые Себастьян прятал в нижнем белье, пока не вернулся в свой блок. Он поделился едой с отцом и дедом.

– Сегодня я благодарен нашему умнице Себастьяну, – сказал Лазарь, причмокивая. – Никогда ещё я не ел такой вкусной картошки.

Лев улыбнулся и погладил сына по голове. Его взгляд упал на изогнутый шрам на ключице Себастьяна – напоминание о том дне, когда шуцхафтлагерфюрер спустил псов на группу заключённых.

– Заживает? – спросил Лев.

Себастьян опустил глаза.

– Ещё болит.

– Вот наденешь рубашку с воротником, и будет совсем не видно.

Себастьян усмехнулся.

– Когда это мне доведётся надеть рубашку с воротником?

– Однажды, – ответил Лев.

Лазарь склонился к ним.

– Не стыдись шрамов. В конце концов, шрамы рассказывают историю нашей жизни, напоминают обо всём, что причинило нам боль, и обо всём, что нас исцелило.

Себастьян легонько дотронулся до раны.

– Я горжусь тобой, Себ, – прошептал Лев. – Он сморгнул, стараясь не пустить слезу. – Раньше я не понимал, насколько ты сильный. Прости меня. Наверное, я уделял тебе недостаточно внимания.

– Всё нормально, пап, – ответил Себастьян.

– Люблю тебя, сынок.

По телу Себастьяна прошла дрожь. Он размышлял об услышанных словах, о том, как часто мечтал услышать их от отца. Однако теперь слова не имели такого большого значения. Еда имела. И вода. И случайно не посмотреть в глаза охраннику. Это печальное явление, которое я отмечаю в людях: к моменту, когда вы наконец говорите любимому человеку то, что он жаждал услышать, он в этом зачастую уже не нуждается.

* * *

Однажды ночью в конце лета 1944 года заключённых напугали отдалённые звуки взрывов. На следующий день вместо обычной работы им было приказано как можно скорее строить убежища от нападения с воздуха.

– Нас бомбят, – прошептал один человек.

– Они идут нас освободить! – прошептал другой.

– Но что, если по нам ударят?

– Война заканчивается! Неужели вы не понимаете?

К сожалению, это был не конец. Да, союзники сбрасывали бомбы, но не на сам лагерь, а на окружающие его заводы. День за днём в небе гудели самолёты. Немцы прятались в убежищах, куда не пускали заключённых, и те могли лишь ложиться друг на друга в грязи свалки.

Во время этих налётов Лазарь подцепил вирус – вероятно, после того как провёл много часов, лёжа под телами других заключённых. Каждый день он всё больше слабел, ему становилось всё труднее выполнять свою работу. Каждый шаг был для него испытанием. Он сгорбился, согнулся, как ёршик для чистки курительной трубки, обтянутый кожей позвоночник выпирал.

Кашель становился всё хуже, и Лев с Себастьяном стали бояться, что Лазарь не пройдёт следующий «отбор» – процедуру отсева, проводимую нацистами для того, чтобы избавляться от слабых и освобождать место для новоприбывших. В последнее время лагерь наводнили евреи из Венгрии, и блоки были набиты битком. Нужно было избавляться от части заключённых.

– Отдай ему свою порцию, – сказал Лев Себастьяну, когда разливали вечерний суп. Себастьян послушался. Лев сделал то же. Они надеялись откормить деда, чтобы у него были силы выздороветь. Но ко дню отбора его состояние почти не улучшилось.

В