«…поскольку образующийся дым ясно виден даже в темную ночь, каждому дана возможность своевременно избежать его воздействия…»

«…вызвав отравление газом в общей сложности 15 000 человек, в их числе 5000 погибших…»

4

Вспомним же, с каким беззастенчивым восторгом вражеская и американская пресса объявили минувшей осенью о замечательных французских изобретениях, позволяющих увеличить разрушительную силу артиллерийских снарядов за счет действия отравляющих газов. Не забудем и печально известную рекламу компании «Кливленд Автоматик Компани», где о новой гранате говорится буквально следующее (в немецком переводе):

«Материал совершенно особого типа, он обладает высокой эластичностью и прочностью, способен разбиваться на мелкие осколки при взрыве гранаты. Схема воспламенения этой гранаты аналогична воспламенению шрапнели, но отличается тем, что для подрыва в полости снаряда используются две взрывчатые кислоты. Соединение их производит страшный взрыв, действующий сильнее, чем любой другой тип, использовавшийся до сих пор. Если немедленно не оказать помощь, вещества, контактирующие с этими кислотами при взрыве, и нанесенные ими раны означают страшную мучительную смерть в течение четырех часов. Исходя из опыта условий, сложившихся в окопах, в данный момент невозможно оказать такому раненому срочную медицинскую помощь и избежать летального исхода. Крайне важно немедленно прижечь рану, будь она на теле или на голове, или прибегнуть к ампутации, если она на ногах, поскольку противоядия не существует. Отсюда следует, что этот снаряд мощнее обычной шрапнели, так как раны, нанесенные шрапнельными пулями и взрывчатыми веществами, не так опасны для тела, так как в них нет ядовитых примесей, требующих скорой медпомощи».

Вот сто́ящая тема для возмущения всего мира. Насколько иными были бы заявления, если бы французам или англичанам удалось опередить нас, создав эффективные газогенераторы!

(«Фоссише Цайтунг», 23 июня 1915 г.)

5

На участке фронта под Лоосом газа не наблюдалось. Заступая в окопе на пост артнаблюдателя, Райзигер всякий раз прислушивался к тому, что говорит пехота. Но и они ничего не знали. Как бы то ни было, противник точно до сих пор не вкопал ни одного газового баллона – это наверняка приметили бы по изменениям на местности.

Нет-нет, всё было в высшей степени нормально. Никакой повышенной активности артиллерии. Никаких перемен в расположении колючей проволоки. По ночам посты нашей разведки могли перемещаться сколько угодно: по ту сторону определенно было спокойствие.

Единственной новинкой было тяжелое орудие, намного большего калибра, чем раньше, стрелявшее уже несколько дней подряд.

Возле расположения офицера лежал неразорвавшийся снаряд. Райзигер всегда проходил мимо него с робким уважением. Ростом он был метр семьдесят восемь, но зверюга, лежавшая на дороге, была на добрых десять сантиметров длиннее. Он не знал, сколько его собственное тело в обхвате. А вот диаметр этой блестящей черной жуткой твари можно было прочитать у нее на дне: тридцать восемь с половиной сантиметров.

Слава богу, только один выстрел каждый вечер. В 1/96 его окрестили «вечерний удар». Каждый день ровно в семь часов. Надежно, с точностью до секунды.

Пять минут перед ним проходили скверно.

Один и тот же спектакль каждый вечер. Весь день не знали, сколько точно времени. Но то, что наступает без пяти семь, странным образом ощущалось всей батареей. Без пяти семь во время ужина часы ставили на стол. Спокойно разговаривали себе дальше, но разговоры становились всё более прерывистыми. Без трех минут, без двух минут. Потом в каждом укрытии кто-то замечал: «Скоро вагонетку подгонят». Откладывали нож, вытянутые ноги подтягивались, комфорт внезапно заканчивался. Сидели по-военному. Не разговаривали. Кто-то барабанил по столу, кто-то приглаживал волосы или сучил пальцем за воротником.

И вот ровно семь. Настолько точно семь, что можно было сверять часы.

И вот!

Глухой выстрел. Никто не реагировал. Разве что считали про себя. Один, два, три… шесть, семь, восемь, девять…

Дальше уже можно было не считать.

Колебание проходило по всем домам и укрытиям. Не воображаемое, нет, настоящее колебание. Стены дрожали, колеблясь в едином ритме. Пол поднимался в едином ритме. Незакрепленные тарелки плясали на столе. Незакрепленные ложки вибрировали. Окна дребезжали, двери шатались, а порой одна вдруг распахивалась.

Всё это длилось секунды.

Шум, постепенно усиливаясь, превращался в грохот. Как будто пустой десятиметровый мебельный фургон едет по узкой ухабистой дороге. Лошади бестолково рвутся. И вдруг бестолковая ухабистая мостовая переходит в гладкий асфальт, и вот уже лошади мчат по нему телегу галопом.

Гром, грохот!

Обладатели часов кладут их в карманы. Краски возвращаются на побледневшие лица. Все глядят друг на друга с широкими смущенными и испуганными ухмылками. Рот дожевывает хлеб с консервированной ливерной колбасой или копченой селедкой. И кто-то говорит: «Н-да, вот так война!» или: «Ну когда уже почта придет?»

Чего хотел добиться противник своим вечерним выстрелом, никто толком не понимал. Цель была одна и та же, выставлялась точно: ни недолета, ни перелета, ни промаха. Вечер за вечером одна и та же цель – железнодорожная насыпь, шедшая левее огневой позиции из Ланса в Бетюн.

Но зачем? Поезда тут не ходили уже много месяцев, пользоваться путями было невозможно, ведь они шли прямо между траншеями.

Всякий раз незадолго до семи часов артиллеристы думали, что этим вечером орудие может перенести огонь на их позицию и грохочущая телега снесет три-четыре укрытия… Но ничего не происходило. День за днем тварь выедала искалеченные обломки насыпи. С нулевым ущербом.

Со временем к этому можно было даже привыкнуть, словно так и надо. Да, находились наглецы, выползавшие из укрытий на животе незадолго до семи часов, чтобы увидеть удар своими глазами. И, прежде всего, оказаться рядом, если снаряд не разорвется.

Потому что болванка – это живые деньги. Берешь лопатку и штык-нож, садишься верхом на жирного зверя и прикарманиваешь со снаряда ведущий поясок[10].

В нем материала – на дюжину браслетов. Поясок сделан из тончайшей красно-коричневой меди; она мягкая, и с ней легко работать. Один браслет – это от тридцати до сорока пфеннигов. А если хватает опыта, чтобы изготовить железный крест и выцарапать под ним «1914–1915», каждый экземпляр можно продать за целую марку.

6

ПРИКАЗ ПО ПОЛКУ

Батареи полка выполнили свой долг в боях последних недель. В особенности превосходно показали себя ПАП 2, 3 и 6/96, день и ночь стоявшие под сильным огнем противника. Ничего другого я и не ожидал. Приказываю: артиллеристы в знак признания их заслуг посменно, по три дня каждый, остаются для отдыха в расположении при передках. Одновременно от каждой батареи могут отдыхать до шести человек.