Помню, как меня однажды покоробила фраза одного туриста, побывавшего в нашем городе: «Здесь как жара наступает, все срываются в море на яхтах». Ну не бред ли? Кто «все»? В городе «все» такие миллионеры, чтобы иметь возможность купить или хотя бы арендовать яхту? А почему тогда каждое утро на остановках полно народу, и люди штурмуют автобусы, чтобы добраться до работы? Почему на дорогах пробки из машин, а не в море пробки из-за обилия яхт? Неужели приезжие думают, что, раз в городе есть море, то «все» пятьсот тысяч населения с наступлением жары «срываются в море на яхтах»? А кто тогда, интересно, дворы метет, продукты по магазинам развозит?

— То есть вы хотите сказать, что у вас все ездят пьяные по городу? — решила я уточнить.

На несколько секунд в трубке воцарилось молчание, потом я услышала какой-то шорох, и уже другой голос, мужской, спросил:

— А почему Новосельцев не может сам приехать? Он что, заболел?

— Он по жизни болен. Алкоголизмом. Он вчера приехал на машине пьяный вдрызг. И я не позволю этому продолжаться, — твердо заключила я.

— Подождите, а как он будет дальше работать?

— Никак. Он увольняется.

— Понятно, — ошарашенно протянул мужской голос, — ладно, мы заберем машину.

— Спасибо, — я положила трубку.

Вадим уже не сидел, а лежал на диване, изображая из себя страдальца вселенского масштаба.

— Мне так плохо, так плохо, — стонал он, — я умираю…

— Папочка, тебе плохо? — с рыданиями заметалась Ритка перед диваном.

Ну кто бы сомневался!

— Так, Рита, — строго сказала я, — ты почему в школу не собираешься? Опоздать хочешь?

— Ты! — захлебываясь рыданиями и потрясая своими маленькими кулачками, заорала Ритка. — Ты папу довела! Из-за тебя ему плохо!

Я прямо почувствовала, как у меня округляются глаза.

В зал вошел дед.

— Рита, ну ты чего? Сегодня же ведомости выдавать будут с оценками за год! Собирайся давай в школу.

— Не нужны мне ваши ведомости! — продолжала истерить девчонка. — Ничего мне не надо! Я сейчас пойду в школу! Может, меня убьют по дороге, тогда всем хорошо станет!

Ну это уж слишком! Ее бы психологу показать, но какие в те времена психологи?

— Заткнись! — выпалила я.

Под моим тяжелым взглядом девчонка и правда заткнулась и села на стул. Дед тоже сел от неожиданности.

— Послушай, Рита, — твердым тоном заговорила я, — твой папа не умрет. Такие, как он, скорее своих близких загонят в могилу. Тебя он уже превратил в истеричку. Но тут ты и сама виновата. Ты слабая, и ведешься на его манипуляции. Но тебе надо понять, что это — жизнь, и никому тут не легко. И никто не застрахован от неприятностей и болезней. Короче, пойми, что здесь не курорт. И проблем впереди много. Сейчас ты винишь меня, что я отказываюсь нянчиться с папой. Но поверь, когда-нибудь ты скажешь совсем по-другому. А теперь собирайся, и марш в школу!

Я повернулась к деду:

— А что за ведомость, напомни, пожалуйста.

— Да ведомость, — дед развел руками, — сегодня же двадцать пятое мая, учебный год закончился.

Так, учебный год закончился. Какая ж тогда музыкальная школа? Там наверняка тоже все закончилось. Ладно, мы все равно сходим, хотя бы узнать, что да как.

Вадим продолжал вздыхать и стонать на своем диване.

— Ты так меня опозорила, — проговорил он слабым обиженным голосом, и поскольку я промолчала, осмелился продолжать: — Зачем ты им позвонила и сказала, что я пьяный? Я ведь с утра не пьяный был. Я бы нормально до работы доехал. Как же так? Ты же всегда меня прикрывала, Альбина! Даже если я не мог с бодуна подняться, ты звонила и говорила, что я приболел. А теперь, вот что теперь про меня подумают?

— А тебе не все равно? — я решила вступить в разговор, поняв, что он не отвяжется. — Если ты пьешь до посинения, значит, считаешь это правильным. А если это правильное поведение, то и пофиг на них всех.

— Ой! — он тяжело вздохнул и повернулся на другой бок, что-то бормоча.

— И это не я тебя опозорила, ты сам себя позоришь. Вчера весь двор наблюдал, как ты ширинку расстегиваешь и…

— Ну все, хватит, — вдруг рявкнул он, подпрыгивая с дивана, — сколько можно меня упрекать? Сколько можно одно и то же? Как мне на работе теперь показаться?

— Никак, — спокойно ответила я. — Один раз сходишь, напишешь заявление на увольнение, и помашешь им ручкой.

— А кто меня кормить будет, дура ты баба?

— Действительно, кто? — с сарказмом сказала я. — А кто тебя сейчас кормит? Правильно, слабая женщина-дура и дед-пенсионер. А ты свои зарплаты успешно прогуливаешь.

— Ну хватит! — опять заорал Вадим. — Все, что я пропил, я восполню.

— Восполнишь?

— Да, я в следующий раз в три раза больше заработаю. Вчера спрашивали, кто в командировку поедет на два месяца в Бикин. Я записался. Там и заработаю.

— Нет, — спокойно сказала я, — так не пойдет. У меня для тебя предложение намного лучше.

— Какое?

Наш диалог прервала Ритка, вышедшая из своей комнаты в форме и с ранцем за плечами.

— А сегодня разве не надо белый фартук? — придирчиво рассмотрела я ее вид. — Вроде как последний день учебы, перевод в третий класс…

— Да, училка тоже говорила, надо в белом фартуке.

— Ну, так иди переодевайся.

Через минуту она вышла уже в белом, с позволения сказать, фартуке.

— Он что у тебя, нестираный, — недовольным голосом заметила я, — и неглаженый. Куда идти в мятом и грязном? Да… Надень лучше черный, в самом деле.

Тут, конечно, и я виновата. Не досмотрела, увлекшись своими делами.

Когда за Риткой хлопнула входная дверь, Вадим решил вернуться к начатому разговору.

— Ты сказала, что есть какое-то предложение для меня, получше, чем командировка, — он смотрел на меня крайне заинтересованно.

— Да, — торжественно подтвердила я, — ты станешь моряком. Будешь ходить в заграничные рейсы. В море ты и в запой не уйдешь — не получится, и деньги семье будут перепадать, и…

Я замолчала, наткнувшись на взгляд Вадима.