Глядя на Светку, я поняла, почему Альбина так привечала своих подружек. Они ведь горой за нее стояли. Равнодушными не были к ее бедам, поддерживали. А все эти хитрости с обедами и ужинами — не более, чем обычная человеческая слабость. А слабость, в отличие от предательства, простить можно.

— Ладно, поеду я домой, — я встала, взяла сумочку, — электричка скоро.

— Кстати, — спохватилась вдруг Светка, — я вчера с Юлькой договорилась, чтобы она меня и тебя записала к себе на «химию».

— Какую еще «химию»? — испугалась я.

— Ну, «химия», прическа такая. Ты что, забыла? — удивилась Светка. — Сама же просила!

— А, — я сделала вид, что вспомнила, — нет, мою запись отмени, пожалуйста. Я передумала.

— Ты что, это же так модно сейчас! К Юльке очередь на запись, а я договорилась…

Может, Альбина уже делала раньше «химию», потому и волосенки такие жидкие стали? Как я поняла, «химия» — это перманентная завивка, которая полгода держится. Да ну, полгода ходить как баран, с кудряшками! И волосы палить — нет уж, увольте!

— Договорилась, значит, сама и иди. А мне не надо.

Я побежала по лестнице на электричку, которая уже громыхала где-то рядом.

Уставшая после рабочего дня, но довольная, я пришагала во двор на Енисейской, дом два. Настроение было прекрасное. Уже завтра мы с Вадимом идем получать ордер, и я не я буду, если не смогу выцарапать у государства квартирку! Но все пошло не так.

И вроде бы такая идиллия меня встретила во дворе, а к сердцу подкрадывалось какое-то непонятное предчувствие.

Во дворе было полно народу. Дед сидел с другими мужиками на лавочке у доминошного стола, под сенью раскидистого дерева. Ритка бегала по траве с другими детьми, занятая какой-то игрой. У каждого подъезда на лавочках сидели старушки с платочками, и все они приветливо со мной здоровались. В беседке собралась молодежь: кто-то пел, кто-то играл на гитаре.

— Садись, Альбина, — окликнули меня с одной из лавочек старушки, — посиди с нами.

Сидеть со старушками? Зачем?

— Да некогда, — я приветливо им улыбнулась, — дома дел полно!

И вдруг во двор с ревом и грохотом ворвался знакомый грузовик с голубой кабиной. Все, кто был на дороге, отошли в сторону. И я в том числе. Вадим, что ли? Заехав в кармашек, грузовик потарахтел минут несколько и заглох.

Я увидела, как дед и Ритка побежали к грузовику.

Дверь кабины некоторое время не открывалась. А, когда открылась, из нее вывалилось тело, которое дед едва успел подхватить.

Я остолбенела. Вадим до такой степени пьяный? И в таком состоянии ездит по городу, заруливает во двор, где полно ни в чем не повинных людей?

Он же ходить не может в таком состоянии, как он ездит?

Мужики подскочили со своих лавочек и побежали помогать деду поддержать алкоголика в устойчивом положении.

Вадим с трудом встал на ноги, машинально отряхнул брюки, и завис, раскачиваясь на одном месте.

— Пойдем, пойдем домой, — дед и еще какой-то мужик подставили свои плечи и поволокли его к нашему подъезду. Расстроенная Ритка шла рядом. Брови и губы у нее дрожали от сдерживаемого плача. Другие дети, застыв, смотрели на нее.

Бормоча что-то несвязное, Вадим вдруг остановился, как вкопанный.

— Пойдем, пойдем, — уговаривал его дед, но пьяный мужик не слушал, мотал головой и продолжал что-то бормотать.

Непослушными руками он принялся расстегивать ширинку. Я замерла в ужасе. А Вадим на глазах у всего двора все-таки вытащил свое хозяйство и принялся поливать мочой асфальтированную дорожку перед домом.

Двор замер. Люди — все, кто там находился, повернули головы в сторону безобразника и расширенными глазами наблюдали за происходящим.

Я почувствовала, как жгучий стыд горячей волной заливает лицо и шею. Мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Я взглянула на Ритку. Девочка смотрела прямо перед собой с отреченным и обреченным видом. Такое впечатление, что ей не впервой видеть подобные выкрутасы отца.

Сделав свое дело, Вадим опять начал переставлять ноги по направлению к подъезду. Дед с соседским мужиком продолжали тащить его. Кто-то перед ними открыл деревянную дверь подъезда. Медленно, но верно, операция по доставке тела в квартиру продолжалась.

Я тоже шла медленно, прощаясь со своими мечтами пойти завтра в райисполком. Мы с Риткой зашли домой, когда Вадим уже валялся в ботинках на диване.

Я без сил бухнулась в кресло у журнального столика. Чувство стыда перед дедом, перед Риткой, перед всем двором не отпускало меня. Хотя в чем я-то виновата?

А еще некоторые умники говорят «главное — дети». Вон у такого хорошего деда трое детей. А что с них толку? Один проиграл все родительские награды, а потом чуть по миру не пустил с разменом квартиры. Другая привела в дом мужа-пьяницу. Третья умотала в ГДР, облапошив собственную сестру, а, вернувшись, и носа не кажет.

Дед как раз заглянул в зал:

— Может, тебе суп разогреть? Я сегодня суп сварил из куриных шеек.

— Слушай, ты прости меня, что я привела в дом это, — я кивнула на Вадима.

Дед остановил на мне изумленный взгляд из-под стекол очков.

— Неужели он и тебя довел? Ты раньше всегда защищала его, говорила, что не виноват. Мол, все пьют, и он пьет. Ладно, — махнул он рукой, — потом поговорим. Ты, наверно, голодная после работы.

— Не понимаю, как он мог напиться. У него ведь денег нет.

— Свинья везде грязь найдет, — со знанием дела констатировал дед.

— Интересно, отпросился он на завтра с работы? Надо же в райисполком идти, — поделилась я своей тревогой. — И опять же, сможет ли он пойти с такого бодуна?

— Да ты и сама можешь сходить. Покажешь им штамп в паспорте, что жена законная.

— Жена-то жена, однако, он ответственный квартиросъемщик, у него прописка на Русской, 27-в. Но, если не проспится, придется самой идти. Хотя бы проконсультироваться.

Наевшись супу с куриными шейками, я крепко задумалась. Совершенно ясно, что надо получать ордер и переселять Вадима в другую квартиру. Можно, собственно, и не разводиться. Просто пусть поживет один. Пусть посидит пару дней на голодном пайке. Может, тогда и придет в себя?

Когда ко мне прибегали измученные мамы наших двоечников и плакали:

— Ой, не знаю, что с ним