Академия находилась на Дубовой улице, которую по привычке называли Новым или Ивановским шоссе. До второго Дома Советов – километров семь, это по прямой, а если ехать, – все десять. Расстояние немаленькое, но пришлось смириться с этим неудобством. Сейчас главнее всего уйти в такое подполье, чтобы при всем старании не нашли.

Аннеке вызвалась тем же вечером сопроводить Вадима к его новому обиталищу. У нее нашлось несколько медяков на извозчика. Для пущей маскировки (снятая с тюремщика форма теперь могла выдать) и для утепления Вадим надел печок – шубу из оленьего меха, универсальную одежду лопарских мужчин и женщин. Аннеке привезла его с собой из Заполярья, берегла на зиму. В московском ноябре это одеяние было не совсем уместным, к тому же пошитое на девушку немилосердно жало Вадиму в плечах, но он счел за благо потерпеть.

Под покровом темноты доехали до Соломенной Сторожки и дальше пошли пешком, ориентируясь на главу церкви Петра и Павла. Храм еще действовал, хотя его уже назначили к закрытию и подчистили в ходе кампании по изъятию культовых ценностей – выгребли из приделов два пуда серебра.

– И где обитает ваш пьянчуга? – поинтересовался Вадим, когда они подошли к главному зданию академии, глазевшему по сторонам выпуклыми финскими стеклами.

– Сейчас увидеть.

Аннеке провела его через французский парк со скульптурами, поместившийся во дворе главного корпуса, и постучала в неприметную железную дверку, измазанную копотью. Долго никто не открывал, Аннеке стучала еще и еще. Наконец, дверка зевнула, из-за нее высунулась башка с испитой рожей и копной волос, посреди которой, как островок в бушующей пучине, виднелась круглая лысина.

– Добрый вечер, дядя Серафим, – чинно поздоровалась Аннеке.

– Добрый… А вы фактически кто такие? – Истопник заметно страдал от последствий чрезмерного возлияния. – А, это ты, Нюрка… Факт. А с тобой кто?

– Это мой брат, его звать Вадмесь.

И Аннеке изложила наскоро придуманную легенду.

– За презренным металлом, значица, прикатил, – констатировал алкаш, дохнув перегаром. – Фактически многие так… А ко мне чего?

– Пожить у вас можно? – вмешался Вадим, решив, что настала пора и ему замолвить за себя слово. – Недельку-другую, пока угол себе не подыщу.

Серафим поскреб нечесаные лохмы.

– Пожить? Это, знаешь, такой факт, что подумать бы… Халупка у меня маленькая, вдвоем не развернуться.

– А так? – Вадим выдвинул из-за спины правую руку и показал приготовленную в качестве предоплаты злодейку с наклейкой.

Серафим в момент позабыл и про похмелье, и про тесноту халупки.

– С того бы и начал! Фактически дело меняется… Заходи!

Вадим, прежде чем переступить порог комнатенки, попрощался с Аннеке. Условились, что она зайдет завтра после лекций. Предупреждать ее об осмотрительности он посчитал лишним – умная, сама догадается.

Серафимов скит отличался поистине схимнической скудостью. В затканный пауками чуланчик, куда по причине отсутствия окон не проникал свет с улицы, был кое-как втиснут деревянный топчан, застеленный рогожей, а к нему примостился колченогий столик, он же табурет, на котором валялись, представляя собой колоритный натюрморт, селедочные скелеты, колбасная кожура и опрокинутый стакан со сколом на донышке. Под столиком-табуретом стояли две порожние бутыли с осадком.

Серафим выволок из-под топчана набитый прелым сеном матрас и расстелил его на свободном участке пола.

– Фактически тут и будешь спать. Извиняй, но больше ничего нету. Как бишь звать-то тебя?.. А, все едино, я вашего тыр-быр не разумею. Вадькой будешь.

Повечеряли случайно нашедшимися у хозяина холодными вареными картохами. Серафим налегал на презентованную беленькую, предлагал и Вадиму, но тот лишь слегка пригубил – из уважения. Голову следовало сохранять ясной, никаких излишеств.

Серафим выказал себя мужиком сметливым, но изрядно пропившим дарованные природой мозги. Сын мелкого конторщика, он когда-то обучался в гимназии, но все постигнутое за партой давно испарилось за ненадобностью. В войну служил артиллеристом на Кавказе, по ранению вернулся в тыл, здесь и застало его революционное лихолетье. Метался от красных к зеленым, пока следующее ранение – тяжелое, навсегда сделавшее его хромым, – не заставило отказаться от баталий в пользу созидательного труда. Не приспособленный ни к каким мирным занятиям, Серафим закручинился, попал в кольца зеленого змия, да так до сей поры из них и не выбрался. В академию его пристроили благодаря протекции садовника, ухаживавшего за посадками во внутреннем дворе. Садовник был непьющий, но любил посудачить с языкастым Серафимом «за жисть».

Спать легли около одиннадцати. Высосав поллитровку, Серафим свалился на топчан и захрапел во все носовые завертки. Вадим же до середины ночи ворочался на матрасе, из которого лезло сено, и решал ребус: как подобраться к «Националю» и «Метрополю» и не угодить при этом в расставленные тенета. Думал-думал, и, когда соображалка уже отказывалась работать, в его голову неожиданно пришла авантюрная, но, при должном исполнении, вполне осуществимая идея.

Глава V

кинематографичная во всех смыслах

Режиссер Всеволод Пудовкин никогда еще не ощущал себя настолько измотанным. Навязанная ему «Шахматная горячка» оказалась похуже тифозной. Съемочный процесс происходил в невообразимой кутерьме. За два дня был на живую нитку скроен сценарий – пошлее и абсурднее не придумаешь: она любит его, а он увлекается шахматами, да так, что натурально съезжает с роликов. Она устраивает ему сцену, вспыхивает ссора, оба пытаются покончить с собой, но возникает спаситель в образе Хосе Рауля Капабланки, который мирит обезумевших возлюбленных. Ничего более здравого за отпущенный органами ничтожный срок сочинить не удалось.

На следующем этапе потребовалось набрать актеров и – террибле моменто! – уломать чемпиона мира сняться в этой бодяге. Пудовкин уповал на то, что кубинец откажется и проект развалится сам по себе. Но галантный кабальеро Капабланка не счел для себя возможным огорчить гостеприимных русских и согласился. С его партнерами по турниру было проще – они только изредка мелькали в кадре.

На скорую руку набрали актеров, главные роли достались молодым и мало кому известным Владимиру Фогелю и Анне Земцовой. В эпизодники посчастливилось залучить даже мастеров – например, Протазанова, снимавшегося еще в первых отечественных фильмах. Но до зарезу нужна была массовка – яркая, выразительная, экспрессивная. Пудовкину настоятельно подсовывали переодетых агентов ОГПУ. Трех-четырех он