Шрифт:
Закладка:
Хватились! Сейчас начнут перекрывать близлежащие дороги, пошлют наряды обшаривать подъезды домов и подворотни. Но фигу вам, дорогие товарищи! У беглеца хорошая фора, вам за ним не поспеть.
Вадим дошагал до Новоспасского монастыря, где с недавних пор размещался исправительный дом. Не лучшее место, чтобы укрыться драпанувшему заключенному. Район Таганки следовало покинуть со всей возможной оперативностью.
Вадим подозвал извозчика, чья лошадка сомнамбулически тащилась по улице, и велел отвезти в Марьину Рощу. Извозчик сослепу не разглядел форменную одежду и заломил цену, но Вадим укоротил его, показав все ту же бумажку из нагрудного кармана (то был служебный мандат на имя Афанасия Кирилловича Довгобородского – так звали тюремщика, оставшегося и без облачения, и без документов). Гужеед оробел, снял все возражения и довез бесплатно. Последнее оказалось тем более на руку – денег у Вадима не было ни полушки.
По дороге он проверял, нет ли хвоста. Ленивая кобыла еле переставляла копыта, и все время чудилось, что преследователи вот-вот настигнут, окружат, налетят стаей коршунов… Позади раздавались выкрики, ревели моторы автомобилей – наряды прочесывали Таганку. «Не иначе опять убивец утек», – меланхолически обронил возница, из чего Вадим заключил, что побеги из здешней тюрьмы – не редкость. Щелчок кнута, и лошадь пошла быстрее.
Когда миновали Курско-Нижегородский вокзал, напряжение спало. Вадим стал размышлять, правильно ли сделал, направившись сразу в Таракановку, и пришел к выводу, что да. Во-первых, вечерело, – Аннеке должна была вернуться с учебы, собраться и ехать в Нагатино. Он обязан ее упредить! А во-вторых, куда еще деваться? Ехать домой – самоубийство, в Главнауку к Барченко – еще хуже. Даже позвонить нельзя – телефон у Александра Васильевича беспременно прослушивается. Следовательно, альтернативы пока что нет.
Не доезжая версты до Таракановки, он сошел с колымаги и отпустил извозчика. Хотел лишний раз подстраховаться, чтобы не привести за собой топтунов, но, кажись, никто за ним не шел. Да и откуда бы на Лубянке знали, что у него есть знакомства в этих захудалых кварталах?
К бараку с тараканами Вадим подходил с соблюдением всех предосторожностей. Он приостановился, поднял жухлый березовый листик и почистил им сапог – это позволило осмотреть улицу. В общежитие заходить остерегся. Заговорил с девчонкой лет пяти-шести в замурзанном пальтишке, стоявшей у входа и старательно ковырявшей мизинцем в носу.
– Ты отсюда? Тетю Аннеке знаешь?
– Знаю.
– Она дома? Можешь позвать?
– А сто дас? – прошепелявила замарашка.
Не найдя ничего лучше, Вадим оторвал от рукава пуговицу.
– Годится?
Получив бакшиш, девчонка юркнула в барак. Вадим ежился от ветра, мечтая о теплой шинели и стакане горячего чаю.
Вышла Аннеке в накинутой на плечи латаной кофтенке. Увидев Вадима, она сразу угадала: что-то неладно.
– А я к тебе собираться. Ты прийти помочь?
Тон вопроса подразумевал, что ответ будет отрицательный.
– Нет… – Вадим взял ее за худые локотки и приблизил к себе, чтобы не говорить громко. – Ко мне нельзя.
– Почему?
– Меня ищут. Я теперь вне закона…
Он сжато, телеграфным слогом, объяснил, какой фортель с ним выкинула судьба. Опасался, что Аннеке заахает, примется сочувствовать, но она отнеслась к случившемуся деловито, сразу вникнув в суть возникшего затруднения:
– Тебя надо спрятать. Чтобы никто не найти.
– Из Москвы я уезжать не хочу: мне надо р-разобраться, куда подевался Бюхнер и кто за ним стоит. Они, если и узнают о моем побеге, определенно р-решат, что я затаился, бежал куда-нибудь в глубинку и перестал представлять для них опасность…
– И что они сделают?
– Думаю, они хотят сорвать турнир. Вряд ли это будет взрыв. Ход с тротилом – ложный, планируется что-то другое. Если я выясню подробности, то смогу вывести их на чистую воду, доказать свою невиновность, оправдаться…
– У тебя есть в Москве друзья?
– В основном по р-работе. Но к ним не сунешься, это их скомпрометирует.
– Прости… Я не понимать слово. Скоп… ро…
– Меня прежде всего станут искать по знакомым. И если найдут у кого-то из друзей, то посадят обоих. Понимаешь?
– Понимаю. – Аннеке ненадолго задумалась, а потом личико ее просветлело. – Я тебя спрятать!
– У себя в Таракановке? Не выдумывай!
– Подожди… – Она приникла к нему, зачастила: – У нас в академии работать один пьяница, его звать Серафим. Он… забыла, как называется… греть печки, чтобы тепло…
– Истопник?
– Да! У него своя комната, он там жить. Один. К нему никто не ходит. Я скажу ему, что ты – мой брат, приехать с Севера, чтобы устроиться на работу. Но мест в общежитии нет, а гостиницы дорогие. Он тебя пустить пожить.
Вадим взвесил в уме все за и против. Не такая уж плохая пропозиция. Риск быть обнаруженным и подвести Аннеке – минимальный. Жить он будет отдельно от нее. И кому в голову взбредет шарить у истопника-пьяницы, с которым он ничем не связан? Пожалуй, это лучшее, что вот так, на арапа, можно придумать. Если бы не одно «но».
– Я без денег. Чем я твоему Серафиму за постой заплачу?
– Ничего не надо. Я куплю ему бутылку водки, он обрадуется. Скажем, что ты пожить недолго… Поможешь ему с работой. Он когда много пить, забывать про все на свете. Его давно хотят уволить, но не могут другого подобрать, никто на такую плату не идет.
– Тогда ладно.
История Петровской земледельческой академии насчитывала шесть десятилетий. Два года назад ей присвоили имя российского естествоиспытателя Тимирязева, но в целом с имперских времен мало что изменилось. В академию охотно брали студентов с периферии, в особенности на агрономический факультет. Кому еще нужны сельскохозяйственные науки, как не выходцам из сел и деревень? Студенты обучались в течение трех лет, после чего в большинстве своем отправлялись по
