— Подождите. Пожалуйста, мы можем побеседовать перед тем, как вы позвоните в полицию? Думаю, нам обоим есть что рассказать друг другу о Николь, а при них разговора уже не получится.

Он смотрит на меня, потом прислоняется к стене рядом с серебряным кофейным столиком.

— Почему вы думаете, что машина ехала за вами или… за нами?

— Я не знаю. И мне правда очень жаль вашу сестру. Я социальный работник. Я видела, что она в большой тревоге, когда мы были на платформе, я хотела помочь, но, как и с этой машиной, все произошло слишком быстро. Мне очень, очень жаль. Как бы я хотела остановить ее… — замолкаю. Меня душат слезы. Я пытаюсь взять себя в руки.

Он смотрит, как я вытираю лицо.

— Вы введете меня в курс дела? Поможете понять, что произошло? — в его голосе звучит боль, которую трудно не заметить.

Я делаю глубокий вдох:

— Так вот, вчера я шла с работы, как обычно. Рядом со мной на платформе оказалась ваша сестра. Она схватила меня за руку и умоляла забрать ее ребенка. Первое, что она сказала: «Возьми моего ребенка». Я была потрясена и отдернула руку. Потом она встала прямо передо мной, на краю. Она озиралась, словно боясь кого-то увидеть. Потом она велела мне не позволять никому причинить вред Куинн и отдала ее мне в руки. Я посмотрела вниз, а когда подняла глаза, Николь… Тогда поезд подъехал к станции.

Он вздрагивает, невидяще уставившись на столик.

— Я виделся с Николь пару недель назад, но в доме все было не так плохо, как сейчас. Она ужасно выглядела, и это очень встревожило меня.

— Так вы о ней беспокоились?

Он кивает, но больше ничего не говорит, потом бросает взгляд на мою ушибленную ногу, которую я держу на весу, чтобы не опираться на нее. Он поднимает Куинн повыше, чтобы она могла положить голову ему на плечо, и убирает телефон в карман.

— Давайте пройдем на кухню, вы сможете сесть, — предлагает он.

Не знаю, сколько у меня времени на разговор до того, как он все-таки позвонит Мартинес. Мне нужно вызвать у Бена доверие, чтобы узнать, кто такая Аманда, но я не вижу способов заставить его мне верить. Мы проходим в просторную кухню, сияющую ослепительной белизной, только плита и холодильник здесь стальные. Все поверхности загромождены предметами ухода за младенцами: бутылочками, губками, банками со смесью, даже скомканными подгузниками, запах которых я сразу чувствую.

Вдруг я понимаю, что трогать что-либо здесь мне не следует. Нельзя оставлять никаких следов своего присутствия.

Мое замешательство не ускользает от внимания Бена:

— Я расскажу Мартинес, что впустил вас, ладно? Расскажу ей обо всем, что только что произошло. Очевидно, что вы пришли не затем, чтобы сделать нам что-то плохое. Вы только что спасли нам жизнь.

Я опускаю голову. Хорошо, что он не считает меня виновной в гибели его сестры. Лейтон предлагает мне сесть на высокий белый стул с кожаным сиденьем, и я осторожно опускаюсь, следя, чтобы не задеть больной лодыжкой хромированную ножку гладкого мраморного стола.

Бен сажает Куинн в шезлонг возле еще одной черной простыни, которая, как я полагаю, закрывает дверь, ведущую на задний двор.

Дом Николь прекрасно обставлен, но так же запущен и неряшлив, как и та женщина, которую я вчера встретила на платформе. Я очень надеюсь найти здесь разгадку и подтверждение тому, что я не имею ничего общего с крушением ее жизни.

Маленькие кулачки Куинн молотят воздух. Мне больно слышать ее крик. Мне хочется взять ее на руки.

— Но на платформе Николь произнесла мое имя. Она сказала «Морган», словно знала меня. Но я клянусь вам, что никогда в жизни ее не видела. И понятия не имела, что она глава «Дыхания». Она явно боялась за жизнь Куинн.

Бен садится напротив и потирает шею.

— Так что, она вас знала, а вы ее нет? Как такое возможно? — спрашивает он.

— Я не знаю. У меня уже мозг вскипел в попытках найти связь, которой я не вижу. Или она сделала благотворительный взнос в приют, где я работаю… вернее, работала… Или она как-то связана с моим мужем… Мартинес рассказывала вам о нем. Я, должно быть, покажусь вам полной идиоткой, но я совершенно ничего не знала о делах мужа. Я имею в виду аферу.

Я тараторю, а Бен ничего не отвечает, только нервно сглатывает, и я вижу, как двигается кадык на его шее.

— Я надеюсь услышать от вас или найти в доме нечто, что позволит узнать, как со мной связана ваша сестра. Потому что пока все это выглядит очень скверно для меня. Мартинес подозревает, что я приложила руку к тому, что случилось с Николь. Но вы же видите, что это не так. Я очень волнуюсь за себя и за Куинн. А теперь еще и за вас. Нас пытались убить.

Я замолкаю, надеясь, что не слишком далеко зашла.

Он подергивает воротник футболки:

— Я не знаю, что тут могло бы вам помочь. Или нам. Я тут всего пару раз был.

— А полиция уже осматривала дом?

— Нет. Мой адвокат сказал мне, что нет ордера. Ее муж, Грег, не давал согласия. Его адвокат посоветовал ему не пускать сюда криминалистов до обнародования завещания Николь. Возможно, Грег окажется наследником дома. Четвертая поправка в действии. Думаю, что некоторое время завещание не будет оглашаться.

Я скрываю тот факт, что часть завещания уже находится в моем почтовом ящике. Что сестра отдала опеку над Куинн мне, а не Бену. Но я не знаю, что он за человек на самом деле, поэтому и рассказать ему об этом сейчас не смогу. Я не узнала, каким был Райан, пока он не умер. Почему Николь и ее брат не общались? Нужно найти, что связывает Николь и меня, и быстро, пока Мартинес не проведала, что я здесь.

Бен смотрит то на Куинн, то на меня. Он ищет правду и надеется разглядеть ее в моих глазах. Я тоже смотрю на него оценивающе и притворяюсь, что его молчание меня не обескураживает.

Вдруг он вскакивает и начинает ходить вперед-назад по полу из желтого известняка. Всякий раз, когда он оказывается рядом, я вижу в его глазах горе и замешательство. Именно эти эмоции раздавили меня после смерти Райана.

Он вздыхает, волосы падают ему на глаза.

— Я позвоню Мартинес обязательно, но… Вы — последний человек, говоривший с моей сестрой, и