Но разногласия между Юнгом и Фрейдом становились все более непримиримыми. Фрейд настаивал на светском и рациональном характере психоанализа и хотел, чтобы его считали наукой. У Юнга, сына пастора, превалировал художественный, склонный к мистике подход; его все сильнее тянуло к древним мифам и оккультному знанию. Чтобы стать последователем Фрейда, он подавлял в себе эти порывы, но они давали о себе знать. Особенно это стало заметно, когда он приблизился к порогу 40-летия.

Отношения «сына с отцом» дали трещину. «Я осознал, насколько отличаюсь от вас. Этого понимания достаточно, чтобы радикально изменить мое отношение к вам», – писал Юнг Фрейду в ноябре 1912 года.

«Полагаю, нам следует полностью прекратить наши личные отношения», – шесть недель спустя ответил ему Фрейд из Вены.

После разрыва с Фрейдом от Юнга отвернулись многие представители психоаналитической школы. Он покинул пост президента Психоаналитической ассоциации. Юнг уподобился астронавту, лишившемуся сцепки с коллегой. Дальше ему предстояло двигаться одному. Но по какому пути? Он представлял это себе весьма смутно.

Ему чрезвычайно помогло то обстоятельство, что он был женат на богатой наследнице. Он ушел из университета и сократил частную практику, решив, что займется поиском универсальных истин и изучением функционирования своего собственного разума.

Шесть следующих лет Юнг посвятил тому, чтобы вызывать у себя видения и слушать голоса. Все свои ощущения он тщательно записывал. Порой его охватывал страх, что он сходит с ума. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, он убедился, что некоторые из его жутких видений оказались пророческими. Он завел любовницу – бывшую пациентку двадцати с небольшим лет – и даже приглашал ее к себе домой на воскресный ужин.

Наконец он совершил прорыв. Он познакомился с неким стариком по имени Филемон, которого преследовали повторяющиеся видения. Юнг разговаривал с ним, прогуливаясь по саду. Постепенно он пришел к выводу, что старик служит своего рода отражением его собственных мыслей и чувств. Юнг отошел от Фрейда и нашел нового наставника в себе самом. (Эта самостоятельность не отличалась безупречностью – позже Юнга обвиняли в антисемитизме.)

Оставшуюся жизнь Юнг провел, пытаясь понять, что с ним произошло за эти неспокойные шесть лет. «Мне потребовалось почти 45 лет, чтобы растворить в пробирке науки все, что я испытал, – писал он в 1961 году, незадолго до смерти. – Я столкнулся с потоком лавы, и это полностью изменило мою жизнь».

По существу, Юнг разработал теорию взросления. Он полагал, что начиная с пубертатного возраста и до 35 лет нами правит наше эго. Это взрывоопасная часть нашего естества, которая жаждет общественного статуса и одобрения окружающих. В этот период мы соблюдаем нормы, заводим семью, строим карьеру.

Но к 35–40 годам что-то меняется. Люди в этом возрасте начинают противостоять той скрытой части себя, которой они стыдятся. Они посвящают жизнь тому, чтобы утаить от окружающих эту часть своей личности. Юнг назвал ее der Schatten, что означает «тень». «Тень, – писал он, – это та часть человека, какой он не хочет быть».

Я поняла, что люди вокруг меня борются со своими тенями. Моя подруга, последние десять лет утверждавшая, что пишет роман, наконец сказала, что намерена в дальнейшем заняться тем, к чему у нее на самом деле лежит душа, – дизайном ювелирных украшений.

Другая моя знакомая – она была замужем и имела двоих детей – призналась мужу и себе, что ее никогда не привлекали мужчины.

Противоборство со своей тенью не всегда приятно и не всегда приносит успех. Моя умная подруга, с молодости проявлявшая незаурядные интеллектуальные способности, за ужином поделилась со мной своей проблемой: ей стало трудно подолгу сосредоточенно заниматься серьезными вещами. «Мне сорок семь, и я не сделала ничего из того, что мне пророчили, когда мне было двадцать пять», – сокрушалась она.

Но борьба со своей тенью может также придать вам сил. Во время встречи с одним писателем кто-то из читателей спросил его, почему он решил написать детективный роман. «Потому что я понял, что никогда не напишу роман-идею», – ответил он.

Моя приятельница, работающая в сфере финансов, десятилетиями безуспешно преследовала высоких красивых мужчин. Когда ей стукнуло сорок, она, все еще одинокая, купила сперму неведомого высокого красавца и забеременела.

Юнг верил, что, как только вы признаете существование своей тени и вытащите ее на белый свет, она потеряет часть своей силы. Ваше эго отступит, и другая часть вашей личности возьмет верх – «я». В отличие от эго «я» не меняется. Это глубинная, корневая часть личности. Юнг назвал этот процесс «индивидуацией».

Не каждому удается пройти индивидуацию, но я знаю примеры, когда она давала хорошие результаты. Ювелирный бизнес моей подруги процветает. Мама-лесбиянка развела с мужем, и теперь у нее есть жена. Моя одинокая подруга воспитывает двух высоченных парней.

Ни у кого из них не было шестилетнего кризиса, как у Юнга. Скорее на пороге сорокалетия они обнаружили, что между их актуальным «я» и тем «я», которое они хотели бы иметь, зияет пропасть. Они задавали себе вопросы: «Что я могу сделать?», «Что у меня действительно получается?», «Что мне на самом деле нравится?». Они перестали притворяться и делать то, чего, как им казалось, от них ожидали окружающие. И, как следствие, испытали огромное облегчение.

Я не прошла индивидуацию, но хотя бы признала свои недостатки. Своей новой подруге я сказала за обедом, что, возможно, у меня вообще нет никакой личности и никаких неизменных свойств. Я чувствовала, что без этого признания между нами не завяжется настоящая дружба.

Я напряглась, боясь, что она от меня отвернется. Но она мягко сказала:

– У тебя есть твои свойства.

Пока что хватит с меня и этого.

В моем новом статусе местной писательницы меня пригласили на вечеринку в парижскую библиотеку. По прибытии я обнаружила необычную картину: если не считать обслуживающего персонала, среди собравшихся я оказалась чуть ли не самой молодой. (Большинство остальных гостей составляли пенсионеры, перечисляющие библиотеке пожертвования.)

Первый бокал шампанского я выпила, слушая речь о маркизе де Лафайете. Я стояла возле бара, держа в руках второй бокал и переговариваясь с красивым британцем лет семидесяти. Как выяснилось, он тоже писатель.

Я точно знала, кто он такой. Одну из его книг я читала в колледже. Я подозревала, что, когда ему было около 40 и он находился на пике влияния и успеха, он вряд ли обратил бы на меня внимание.

Возможно, благодаря пузырькам шампанского меня не слишком огорчил тот факт, что в свои семьдесят с хвостиком он по десятибалльной шкале выглядит на девять, а я в свои сорок едва-едва