Шрифт:
Закладка:
Я была потрясена. Неужели уровень экспертного знания ниже, чем я думала? Или мои слушатели видели во мне «взрослого», то есть человека, который понимает, что вокруг происходит? Или у меня синдром самозванца, а на самом деле я знаю больше, чем мне казалось?
Очутившись в шкуре эксперта, я поняла, что многие из тех, кого я считала экспертами и, как следствие, взрослыми, тоже сомневаются в себе. Особенно это справедливо для научной сферы, в которой тебя оценивают исключительно по масштабу твоего интеллекта. Друзья познакомили меня с профессором по имени Эми, которая получила блестящее образование, преподает в крупном американском университете и регулярно публикуется в академических изданиях.
– Я фальшивый интеллектуал, – сказала мне Эми за бокалом вина. – У меня есть поверхностные знания о некоторых вещах. Я вижу только крохотный кусочек общей картины, словно у меня туннельное зрение.
Она чувствовала себя так, словно ее окружали люди, обладавшие более глубокими знаниями и лучше владевшие своей темой.
– Если ученый – это тот, кто меняет взгляды людей на мироустройство, то о себе я этого сказать не могу, – заключила она.
Эми ждала постоянного контракта, но боялась, что так его и не получит:
– Я думаю, они будут правы, если мне откажут. Не так уж я для них хороша.
Разумеется, не все ученые разделяют подобные мысли. Я встретилась с еще одним профессором (его звали Кит), который точно помнил, когда он осознал себя экспертом в своей области – философии. Во время учебы в аспирантуре он считал своих преподавателей способными на нечто вроде интеллектуальной алхимии. Они умели извлекать зерна истины как из истории философии, так и из проблематики современного мира. Читая лекции, они умело сплетали одно с другим.
– Пока ты студент, – сказал он мне, – ты не рассматриваешь себя как раннюю незрелую версию своих профессоров. Тебе и в голову не приходит, что когда-нибудь ты станешь таким же, как они.
После трех лет аспирантуры Кит начал преподавать бакалаврам. Однажды студент задал ему довольно трудный вопрос, имеющий весьма отдаленное отношение к теме лекции. Кит ответил на него без особых усилий, и его ответ был обоснованным, глубоким и опирающимся на научные авторитеты. Точно так же он справился и со следующим вопросом. Он творил ту же алхимию, что и его наставники.
– Помню, что после лекции я шел к себе в кабинет и думал: «О! Я только что показал себя экспертом».
Мне было приятно встретить человека, способного точно назвать момент выхода за рамки ученичества. Но когда я рассказала его историю другим ученым, на них она не произвела большого впечатления.
– Он считает себя взрослым потому, что у него хорошо подвешен язык? – спросил меня профессор английской литературы.
Мой свекор, отец Саймона, говорил мне, что я слишком доверяю людям с престижными дипломами. «Компетентность в узкой профессиональной сфере не имеет ничего общего с пониманием себя, мира и других людей. Никакая это не взрослость».
Судя по всему, я перепутала профессиональные знания с мудростью. Взрослым человека делает не первое, а второе. Возможно, я допустила еще одну ошибку: приняла мужественность за взрослость.
Как только я разобралась с экспертами, я поняла, что моих знаний вполне достаточно, чтобы отстаивать свою точку зрения. Я по-прежнему чувствую себя спокойно и несколько отстраненно. Еще совсем недавно я лежала в трубе и размышляла о том, выживу или нет. Я до сих пор каждые три месяца посещаю клинику, где мне колют препарат в рамках предписанной серотерапии.
Я с удовольствием планировала книжные туры по Голландии и России и давала бесконечные интервью. Я испытываю радость каждый раз, когда очередная мама говорит мне, что французский метод воспитания помог ей укладывать своего ребенка спать. Поскольку у меня всегда были проблемы с общением, книга стала для меня отличным рекомендательным письмом. Отныне мне гораздо легче устанавливать контакт с людьми. Тем, кто прочитал мою книгу, часто кажется, что они со мной знакомы. Моя задача – не испортить впечатление о себе.
Мне уже дважды пришлось пережить резкий поворот в жизни, поэтому я стараюсь не привыкать к своему новому статусу. Со своим небольшим успехом я веду себя так же, как в те часы, когда лежала в трубе: слушаю голоса и пытаюсь сохранять спокойствие.
Что действительно оказало на меня влияние, так это сама книга. Какое облегчение сознавать, что ты наконец что-то сделала, и сделала это хорошо! Когда я была моложе, мне говорили, что у меня есть потенциал. Когда мне исполнилось тридцать, я задумалась, смогу ли его реализовать.
В 35 лет я сдала свою первую книгу и тут же захотела полностью ее переписать. Отзывы были разноречивыми, и почти никто ее не прочитал. Если бы и следующую постигла та же судьба, скорее всего, это означало бы, что писательство – это не мое и мне надо опять умолять редакторов дать мне хоть какую-нибудь работу. Позже Саймон признался, что боялся за меня: ему не очень-то улыбалось иметь вечно хмурую жену, которая к тому же не в состоянии помочь ему платить по счетам.
Когда я закончила свою вторую книгу, по воспитанию детей, то почувствовала, что сделала максимум того, на что способна. В ней мне не хотелось менять ничего. В 40 лет я перестала надеяться на свой потенциал. Я наконец перешла к активным действиям.
Несмотря на все недостатки книги, я приняла взрослое решение открыть перед собой новый горизонт и защищать свое право на него. Для меня это был шаг вперед. В детстве меня учили никогда не докапываться до сути происходящих событий. Тем не менее я сумела погрузиться в сложную проблему и разобрать ее на составные части.
Полежав в трубе, вынужденная выставить напоказ все свои внутренности, я лучше узнала себя. Всю свою жизнь я рисовала себе наихудшие возможные сценарии. Сейчас я знаю, что, когда один из плохих сценариев реализуется, я в состоянии с ним справиться. Я не рассыплюсь. Из больницы я шла домой и готовила ужин для своих детей. Я не убежала назад в Америку в надежде, что там мне будет лучше. Я осталась во Франции, доверив свое существование другой стране. Когда все осталось позади, мне не захотелось сменить мужа или радикально поменять свой образ жизни.
