собственными страданиями, каким были русские в 1921 году, был бы особенно чувствителен к недемократичности других. Тем не менее, это были американцы из АРА, для которых эмоции и сочувствие не были, если использовать более поздний термин, стандартной операционной процедурой в бизнесе оказания помощи.

Возможно, не случайно, что их Глава, хотя и прославлялся как величайший гуманист эпохи, также считался в определенных кругах отстраненным и слишком деловым человеком. Среди его самых ярых критиков были квакеры из Комитета обслуживания американских друзей. Друзья считали, что Гувер слишком озабочен тем, чтобы АРА доминировала в помощи России, и ставил экономические интересы АМЕРИКИ выше филантропии, в частности, тем, что предпочел отправлять в Россию кукурузу, а не пшеницу.

Это было среди обвинений в непристойном письме, которое Анна Хейнс из «Друзей» написала Гуверу 19 января 1922 года, в котором она также критиковала его за то, что он потребовал от советского правительства выделить 10 миллионов долларов золотыми рублями против выделения 20 миллионов долларов американским конгрессом. В резком ответе Гувер перешел к сути их разногласий: «Если бы мне пришлось резюмировать свое суждение о вашем душевном состоянии, я бы сказал, что оно связано с представлением проблем оказания помощи с точки зрения отдельных жертвователей и отдельных страдальцев, а не с точки зрения наших политических институтов, наших общественных настроений, а также потребностей и средств спасения жизней миллионов».

Именно такие соображения принял во внимание Уолтер Липпманн, когда писал о Гувере в мае 1922 года в «Нью-Йорк Уорлд»: «вероятно, ни один другой из ныне живущих людей не смог бы сделать почти столько».

Что касается американских работников гуманитарной помощи, то их дихотомический образ бесчувственных гуманитариев не был результатом какого-то последующего переписывания истории. В то время это вызвало недоумение у их самых близких российских коллег, среди них секретарши Эллингстона, в отчете, написанном на ее родном английском языке под названием «Американцы, какими я их вижу (или понимаю)». Они». Она не поскупилась на похвалу экстраординарным талантам местных спасателей: «Черта, которой все русские очень восхищаются в американцах, — это их деловой склад ума, эффективность их работы и способность организовать все самым совершенным образом». Но она продолжила подрывать суть, в спешке сведя своих американцев к такому количеству молодых людей:

В основном врываются, излагают факты, шутят над чем-то (американское чувство юмора, которое русский редко может понять) и выбегают, получив от шефа всю возможную информацию. Кажется, что они всегда понимают с полуслова и предложений, все их мысли сосредоточены на бизнесе, и в этих машинах трудно разглядеть «человека». Даже шутя, они не теряют нить своего делового разговора и после раскатов довольно дикого и громкого смеха продолжают в той же «стремительной» манере нагромождать цифры, факты и т.д., пока оба (шеф и гость) не поймут или не сделают вид, что прекрасно понимают друг друга. Затем гость уходит, очень довольный собой и своим собеседником, с прощальной шуткой, которую никто не слышит и не понимает, но все отвечают очередным взрывом смеха.

Это правда, писала она, что для интеллигентных слоев населения России после долгих лет изоляции вступить в контакт с этими американцами, информированными о событиях и культурах по всему миру, как глоток свежего воздуха.

Но позже, лучше знакомясь с ними, начинаешь понимать, что большинство из них обладают лишь очень краткими и поверхностными знаниями о вещах, но обладают способностью всегда помнить. Я бы назвал это «универсальным умом» и не мог бы сказать, что ему не хватает определенного интереса, но поверхностный ум не может быть оценен русскими, которые в основном медленно соображают, но очень глубокие. Общее впечатление таково, что русские всегда ходят глубоко в почве, а американцы парят в нескольких ярдах над землей.

Американцы «очень прозаичные, земные люди с полным отсутствием воображения, все их умы погружены в бизнес. Этот тип очень узколобый, с моей точки зрения, и очень неинтересный и поверхностный. Такого человека можно узнать вдоль и поперек после часовой беседы с ним.

«Конечно, это мнение того, кто видит бизнесменов АРА в рабочее время».

В этот момент, как будто внезапно осознав негативный портрет, который она создала — или, возможно, намеренно, — она меняет направление и начинает смягчать образ, замечая, что «некоторые американцы обладают очень поэтичным и даже сентиментальным складом ума и наделены очень человечными характерами. Они «настоящие мужчины» (в русском смысле этого слова, что означает, что они действительно люди, открытые для самых непрактичных проявлений доброты, великодушия и т.д.). «Но они совершают свои добрые дела втайне», Как будто им стыдно перед своими собратьями показывать, что они люди... Такое сочетание делового ума и великой души очень примечательно и красиво».

Она видела то, что скрывалось за маской. Экономка АРА в Москве была более лаконичной: «У американцев вводящие в заблуждение манеры, а также вводящая в заблуждение репутация. Они резкие, эффективные. Они говорят «Да» и «Нет», как сержанты-строевики. Но в глубине души они более идеалистичны, чем кто-либо другой». «Мои мальчики», — называла она их.

Некоторым американцам значок сержанта-строевика подходил больше, чем другим. По словам киевского персонала, Макферсон носил его как значок. Один из них обвинил его в том, что офис работает как «хорошо организованное деловое учреждение». Другой автор писал о «железной дисциплине» в штаб-квартире, о «почти таинственном страхе перед Начальством». В АРА не было отмечено никакой халатности или пренебрежения к своим обязанностям, столь распространенных даже в старые времена в России, малейшее нарушение служебных обязанностей могло привести к увольнению».

Было много жалоб на то, как Макферсон и другие киевские американцы ставили себя выше своих сотрудников, создавая, как выразился один из них, «своего рода кастовое различие между «нами» и «ними». «Мы для них белые негры», — говорили многие». Широкая публика отметила недоступность американского лидера. «Получить аудиенцию у начальника, — сказали бы люди, — так же трудно, как получить аудиенцию у царя». Его манера обращения с заявителями напоминала отношение «коронованного завоевателя к побежденной или низшей расе». Хорошо известный характер Макферсона дополнял картину американского произвола:

Определенная экстерриториальность, которой АРА пользовалась в Советской России, способствовала поддержанию этого ореола потустороннего величия, который в глазах общественности окружал Руководителя, а также его приказы. ... Верно, что характер самой публики, отсутствие дисциплины, глупость, грубость и наглость заставляли иногда прибегать к мерам, которые на первый взгляд казались не совсем подходящими, таким как вышвыривание за двери и т.д.

Однако, если подумать, авторитарный подход Макферсона, в конце концов, был всего лишь «методом поддержания деловой дисциплины и необходимого подчинения». К настоящему времени схема уже знакома, поскольку читателю позволено заглянуть за маску холодности: «Не раз сотрудники видели вдумчивость и сочувствие к их нуждам со стороны Руководителя и