По словам фармера Мерфи, русский персонал стал обидчивым из-за того, что его заставляли чувствовать себя ниже американских начальников, как «белых негров». «Американцы, вероятно, самые злостные преступники. Грубые или просто бездумные, они часто отличают русских от американцев, называя первых «коренными жителями». Это заставляет чувствительного, деликатно воспитанного русского вздрагивать, потому что, как бы любезно это ни было сказано, это отдает снисхождением или презрением». Это слово «туземец» явно дурно влияло на русских, не только на служащих. В Петрограде Чуковский записал в своем дневнике 22 марта 1922 года: «Я был у Эйхвальда. Она работает на американцев. Она рассказывает, что они называют нас, русских, «туземцами»». Из-за отсутствия дальнейших комментариев мы можем предположить его неодобрение.

У этих американцев также был неформальный стиль, который некоторые считали отсутствием манер. Секретарша Эллингстона написала, что одной из вещей, которая «шокирует русских женщин», было то, как американцы обращались к ним: «Привет, девочки» или «Привет, народ». Она заявила, что была «поражена отсутствием вежливости». Мерфи, работавшая с ней в одном офисе, расширила список американских привычек, которые озадачивали русских:

Они не понимают мужественной привычки класть ноги на стол в офисе. И они не понимают, почему все (как они говорят) Американцы говорят «Yeh», или «Yuh», или «Yah» вместо «да», которое, как их учили, является правильным словом для подтверждения или согласия. Они также поражены американской привычкой по телефону при упоминании имени собственного всегда спрашивать, как оно пишется. Им это кажется странным, поскольку они говорят, что русский язык настолько совершенен по фонетике, что произнести имя — значит знать, как оно пишется.

По этому поводу есть противоположные свидетельства из Киева, где сотрудник вспоминал, что персонал «сразу попал под влияние американцев. Мы все хотели им подражать. Мы стали проявлять больше достоинства в наших отношениях с другими людьми и стали более вежливыми и сердечными. Можно сказать, что АРА была школой хороших манер». Это не ускользнуло от внимания Макферсона, которому показалось забавным, что «все стали обращаться к своим коллегам «мистер» или «Мисс», хотя они говорили по-русски. Менеджер склада вежливо сказал бы: «Мистер Дубровский, — затем по-русски: — поставь этот мешок в угол».

Даже некоторые американцы признавали, что их борьба за эффективность иногда доходила до абсурда, как позже признал Хаскелл:

Американцы принесли с собой в районы свои собственные идеи эффективности и управления. Иногда американское представление об эффективности доходило до крайностей, как это было, например, когда начальник одного округа запретил целовать руки женщинам среди русских сотрудников в своем офисе. Это прикосновение губ к руке женщины было изящным обычаем среди европейцев на протяжении прошлых поколений, и его соблюдали культурные, но обедневшие сотрудники мужского пола районного отделения, которое я имею в виду. Запрет американского надзорного органа на этот обычай был объявлен не потому, что он был враждебен бывшей буржуазии или потому, что он был просоветским, а потому, что он считал, что время было потрачено впустую на соблюдение того, что казалось ему ненужным жестом.

Возможно, это было в надлежащем тейлористском духе, но Бен Франклин, безусловно, не одобрил бы. Как и Арчибальд Кэри Кулидж, самый близкий к староевропейскому буржуа среди мужчин АРА. Кулидж считал, что главной причиной проблем АРА в отношениях с правительством было то, что американцы были слишком самонадеянны. Он написал государственному секретарю Хьюзу 30 декабря 1921 года: «Как вы, наверное, догадались, не все наши сотрудники отличаются тактичностью в отношениях с должностными лицами, которых они подозревают во вмешательстве или обструкции». Да, советские чиновники могли быть своевольными и назойливыми, сообщил он своему отцу, но молодые американцы, присутствовавшие на сцене в Москве, были не без вины виноваты. «Наши сотрудники принадлежат к типу эффективных сотрудников, основная идея которых заключается в том, чтобы доводить дело до конца, и делать это немедленно, независимо от привычек и восприимчивости других».

Том Барринджер, возможно, и не был типичным сотрудником АРА, но он является доказательством того, что американский мастер эффективности мог быть человеком открытого сочувствия, без необходимости скрывать это за маской.

Барринджер пользовался преданностью и уважением своих сотрудников в Екатеринославе, где он служил районным надзирателем. Большинство сказали бы, что они боготворили его, хотя он не вырезал доброжелательную фигуру царя из Bell в Уфе; скорее, он заслужил привязанность своих сотрудников на индивидуальной основе благодаря тесным личным отношениям. Или, возможно, это только кажется так с такого расстояния из-за необычного рода свидетельств, оставленных Барринджеру в виде пары десятков писем от его екатеринославских сотрудников. Переписка была сокращена до односторонней, поскольку Барринджер, очевидно, не делал копий своих собственных писем.

Существование этой необычной документации частично связано с фактом неожиданного перевода Барринджера в Симбирский округ после исчезновения его друга Фила Шейлда. Предполагалось, что он будет отсутствовать в Екатеринославе ровно столько, сколько потребуется для завершения расследования, но в итоге он остался в Симбирске, так и не попрощавшись должным образом. Таким образом, прощальные и последующие письма были разосланы по межрайонам. Обычно, когда окружной руководитель покидал свой пост, он уходил из миссии, поэтому личные слова признательности были окончательными и в основном высказывались лично. Преданные Барринджера выразили свою благодарность и многое другое в письменном виде.

О своих сотрудниках он написал вскоре после отъезда из России: «То, что это собрание бывших дворян, принцесс, генералов, профессоров, бухгалтеров, учителей и изрядной доли интеллигентных людей более скромного происхождения было, мягко говоря, очень интересным. Для нас было привилегией иметь рядом с собой нескольких людей с выдающимся характером, людей, которые по интеллекту и честности могли бы считаться гражданами любой точки мира, кроме России».

На пике боевых действий численность местного персонала в штаб-квартире может достигать двухсот человек, в зависимости от размера округа. Затем на второй год программа была сокращена, и соответственно был сокращен местный персонал, резко сократившийся осенью 1922 года. Увольнение сотрудников было неприятной обязанностью для районного инспектора, который знал, что для таких людей трудоустройство в АРА означало разницу между надеждой и отчаянием, в некоторых случаях между жизнью и смертью.

Барринджер был избавлен от большей части мучений благодаря переводу из своего округа в критический момент. Это означало, что сотрудники Екатеринослава связывали его замену с наступлением трудных времен, что заставило их увидеть своего бывшего начальника в еще более радужном свете. Из этого можно было бы сделать вывод, но это также явно указано в их переписке.

После того, как в Екатеринослав пришло известие о том, что он на самом деле не вернется, миссис К. Кранц, известная как «мать города», написала «Дорогому, уважаемому мистеру Барринджеру» 16 ноября 1922 года, рассказав ему на своем оживленном английском, каким «ударом» было узнать, что он останется в Симбирске: «Когда до нас дошла весть о вашем назначении, это подняло ужасный шум, все были ошарашены,