Шрифт:
Закладка:
Ванюша, ты пишешь в открытке: «под богословом разумею покойного А. А. Овчинникова». Это об И. А. Я не поняла этой фразы. Думаю, что ты неверно представляешь себе моего отчима. Он был человеком целиком зависящим от сердца. Умный и способный, он был вовсе не от разума. Для всех в высшей степени доступный, всех считавший «прекрасными людьми», действовал он всегда по первому порыву сердца, что нередко ему стоило и разочарований и неприятностей. Одним словом — антипод И. А. И. Мой отчим был очень честен в своих взглядах, убеждениях, исканиях. И найдя то или иное, открыто и исповедывал. Был прям и часто поэтому резко говорил правду, никогда не желая кого-либо задеть или обидеть.
Ну, дорогой мой, неоцененный Ванечка — светик, будь же бодр, поправляйся! И напиши (не утруждая, впрочем, себя) твоей О.
Господь да поможет тебе во всем!
Обнимаю. Оля
Прости, милушка, что письмо задержалось, — не выходила из дому и была целиком занята.
210
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
31. XII.1948 Женева
Родная моя Олюша, я все еще немного слаб, хоть и принимаюсь за писание.
С Новым годом — тебя, Александру Александровну и Сережу. Да будет он вам во всем благоприятным! А тебе, особенно, — _з_д_о_р_о_в_ь_я_ и покоя душевного. От всего сердца. Я перечитываю твое письмо, о моем «бунте». Этот «бунт» — от моего, временного, перевоплощения в атеиста, при обдумывании 3-й ч. «Путей Небесных». Невольно стал невером, усваивая апологетику _н_е_в_е_р_а. Так часто со мной… Недуг мой, «зуд», — невыносим… — 32 мес.!
Думал о твоем последнем письме. Слава Богу, ты _ж_и_в_е_ш_ь_ в творческом воздухе. Понимаю твои колебания. Но — помню: _н_а_д_о_ выбрать. Думаю, что твоя главная тяга — к краскам. Отдайся им. Это не помешает тебе, в свободный час, писать и словом-образом. Если будут деньги, пошлю тебе некоторые книжки-иллюстрации одной русско-швейцарки885, оказавшейся моей читательницей, как вся ее семья. Она звала меня к себе, во Fribourg, но мне трудно, часто лежу. Олюша, возьми крепко себя в руки, (выбирая путь: слово или краски) и следуй им. И не бойся петь: ты юна, у тебя в запасе лет 30–35. — По-мни, что ничего не утрачено. Но и не откладывай.
Теперь я знаю, что меня спасла от смерти (незаметной) одна здешняя докторша — русско-швейцарка, вовремя, помимо меня, позванная. Я бы _у_с_н_у_л, незаметно: предельное истощение, предельная анемия. Истощение, почти что не было никакой охоты к пище. Сердце едва прослушивалось. Ныне я крепну. И уже — пробую писать. Более 3 тыс. страниц корректуры и верстки. Я работал, лежа, в полубессознании, не чуя, что — схожу на-нет. Опоздай лечение дней на 7–10, — было бы невозможно поставить на ноги. В мои годы такое состояние слабости — бывает роковым. Ну, было-кануло. Не спрашивая меня, пригласила докторшу жена одного русского ученого, живущая — пока — здесь же, у mr. A. Risch, моя верная читательница886. Она же мне готовила (теперь она мечется по Ривьере французской, отыскивая sanatorium для своего сына — безнадежного tuberculeux[270] (39 л.)). Это — Святая. Швейцария мне кое-что дала — узнать исключительных людей, себя отдающих другим — несчастным. Так, на моих глазах возникла здравница, для сирот в забросе887. Она, маленькая, на 8–10 чел., делает великое: дети-заморыши — крепнут, на глазах, за 2 мес. набирая до 6 kg, цветут. И я счастлив, что мог хотя немного помочь, читал публично888. И — ты, родная моя.
Да благословит тебя Господь! Милая, — очень прошу — не тянись что-то послать мне: это очень трудно. Да и все есть у меня. А цветы — через 3 дня гибнут. Ты пошли мне как-нибудь цветок, тобой сотворенный, — я буду праздничный. Тебе я послал — 21-го еще — маленькую посылку, сладкого. Погрызи, думая обо мне.
Обдумываю статью о Достоевском889, заказанную цюрихским издательством. Работа ответственная. От Ивана Цолликонского — давно ни строчки890. Как ты _в_е_р_н_о_ его изобразила! Ты писала: из «„лучших“ я знала одного, (богослова) человека крепкой, как камень, веры…» Я и подумал, что говоришь о проф. А. Овчинникове. Твой папа был тоже — крепчайшей _в_е_р_ы. И он — «лучший». Слава Богу, ты получила радость — узнать л-ю-дей, крепких, Православных. И твой духовный опыт — богатый. Я во многом согласен с тобой. Но «черта» не хотел бы чувствовать в моем «бунте», хотя… _о_н_ — думаю — реальней реальности. О_н_ ныне воплотился дерзновенно. Мог и мое зацепить. Но _ч_т_о_ я — для него, — мошка! И на зуб не возьмет. Хотя… как-нибудь помешать «писку» моему. Ему ныне — велика трапеза, во всех народах, и, главное, в их вождях. Мир — в трагической — безысходности. Вот и 49-й — 7x7, пифагоровы «семерки». Чем разродятся? Думаю — еще продлится разложение.
К теплым дням думаю — в Paris. Довольно «дорог». Да и сил не хватит: много у меня пожирает сохраняемая парижская квартира. А там — что Бог даст. Невесело пишут оттуда, все _п_о_л_з_е_т. Но уже давно все сие. Бывшие здесь у меня дни — уныния предельного: такое одиночество! И — недуги, особенно «з_у_д». Попробовал penicill’ином. Никакой надежды свидеться с тобой… Но ты не забудешь меня, нет? Скоро смогу послать тебе 2 ч. «Путей Небесных», «Богомолье» (1-ое издание) у тебя есть. 2-ое без изменений.
Слава Богу, день прибывает. Но я-то — убываю. Сего не минуешь. Слава Богу, душевно-духовные силы еще свежи. Могу думать, воображать.
Господь с тобой. Вспомни, глядя на елочку. И у меня, кажется, будет… и я вспомню. Поздравляю тебя, роднушечка, с Праздником Рождества Христова. Да будет в Нем — Свет душе твоей. Твой Ваня
211
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
10. I.49
Милый мой, родной Ванюша,
Ну, к чему ты так балуешь меня! Сегодня твой пакет со сластями. Спасибо, солнышко! Но, не делай этого, — у нас сласти свободны и сняты с пайка. Как ты провел Рождество? Как твое здоровье? Я о тебе много, много думаю. Ужасно, что ничего не в силах сделать. Я всем сердцем у тебя, но какой в том толк! Спасибо, что милые люди заботятся о тебе там. Получил ли ты вовремя мой привет тебе? И что они принесли? Я просила корзину с гиацинтами или белую сирень.
