Шрифт:
Закладка:
209
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
12. XII.48
Ванюшенька мой дорогой, спасибо тебе за открыточку, известившую меня, что как будто бы душевный твой «срыв» к концу пришел. Дай Бог, чтобы и здоровье твое улучшилось. Я была у гомеопата, но он не дал никаких указаний, потому что ты его лекарства оставил и принимаешь другие. Будем верить, что хорошая докторша тебе поможет. Я лично очень верю в гомеопата, и после сильного обострения всех симптомов у себя, продолжала принимать крупинки, т. к. это обострение часто бывает как указатель на то, что диагноз правильный. О своем здоровье не хочу писать и тратить время, т. к. все явления не что иное как все продолжение причин, вызвавших когда-то и болезнь почки. Все дело в крови, и в этом направлении доктор и работает. За последнее время по крайней мере хоть мигреней нет, а то я очень страдала ими опять, как раньше. Из отпуска своего я вернулась совсем больная, а теперь лучше. Но об этом так скучно. Все мое существо занимает, вернее мучает, разрывает, манит и влечет искусство. Я очень страдаю от того, что не работаю, или почти не работаю, боюсь «дерзать», страшусь, что смогу дать только уродство вместо прекрасных образов, живущих в душе и сердце. Но главное, главное-то и не это даже!
Я снова рвусь на части между двумя силами, которые меня тянут в разные стороны: это перо и кисть. Мне было покойно летом и осенью, когда я, как я сама выражалась, — «была в отпуску у живописи». Охота к ней «спала», и я мечтала вплотную писаньем заняться. А вот сейчас не могу больше и кажется первое, что начну, это запоем рисовать. Именно рисовать, углем, карандашом, мелом. Меня зовут формы. Это чистое несчастье для меня… Все, что хотела высказать словом и не высказала из-за суеты, недостатка покоя, времени и прочих внешних причин, — все это требует своих прав, мучает меня, лежит на сердце. А я, как пьяница, или игрок, отдаюсь моей другой страсти. Да, живопись моя страсть. И вот теперь за месяцы «забвения» ее, она с новой силой схватила меня за ворот. Случилось это как-то невзначай: издательство прислало каталог книг, — средь них 2 о живописи, указатель «для будущих художников» техники акварели, а другая — масляных красок. Я заказала их. И вот не в силах больше ждать. Все, все мне стало ясно, я многое увидела из этих книг. Вся душа моя предана акварелям, автор книги меня совершенно окрылил, дал новые возможности, иное укрепил, я нашла подтверждения своим нащупываньям в потемках. Другой автор дал массу ценных указаний, общих сведений, заразил, всем тем в живописи, что можно сравнить с настройкой оркестра перед поднятием занавеса в опере. Или с запахом театра для артиста.
Еще увидела я тоже, что много я зрелее тех, для кого писаны эти книги. То, что местами там «разжевывается», мне все уже родно, знакомо, уже во мне. Они много говорят о том, как важно художнику «в_и_д_е_т_ь». А я так вижу, так вижу все… И оттого-то мучаюсь, что видимого-то слишком много, а я стою на месте! Ты понимаешь? Цвета и краски я так вот будто в руках держу… Эх! А время так уходит. И как это возможно совместить, чтобы работать красками и словом!? Да еще львиную долю «досуга» отдавать хозяйству, — картошке и штопанью чулок!?
И знаешь, самое страшное для сознания то, что я совершенно уверена, что в живописи ничего своего не скажу, что вся работа только одно чистейшее наслаждение в процессе самой работы. И вот для этого-то самонаслаждения я и краду скудные часы от своей другой работы, в которой (знаю) могла бы кое-что свое сказать. Пытка мне это терзанье.
Для одной моей работы необходимо прочесть кой-что о футуризме. И знаю, что коль начну, — опять застряну. Как-то ехала в поезде с мамой, — против нас две девочки школьницы. Одна хорошенькая с остренькими черными глазенками. Другая… ах, эта другая! Нет, не красавица, но все в ней обаятельно, от разреза глаз до тонких розовато-белых пальцев. Она чуть золотисто-рыжеватая с чистейшим тэном. Глаза удлинены особенным каким-то «волнистым» разрезом. Они зеленоватые, за длинными темными ресницами. Брови очерчены не ярко, но придают лицу особенную какую-то нотку. И рот! Немного полная нижняя губка, не яркая, но полна еще детской свежести и задора. Нежные, маленькие ушки… И совершенно «божественные» руки. Ах, какие пальцы. Когда она касалась ими пышных волн волос, — нельзя было оторваться глазами. Я кажется ее смущала своими наблюдениями, но мне безумно хотелось знать, кто она и где живет. Случайно раскрылся ее ранец, и на крышке я успела прочесть имя ее. Сошла в Woerden’e. Представь, я узнала все о ней. Это младшая дочь одного купца (мануфактура). Действительно, есть у нее фамильные черты со старшими детьми, обслуживающими в магазине, но куда им с ней тягаться! А старшая — учительница, говорят, красавица, настолько, что оборачиваются прохожие. Не видала. Почти что непреодолимо хотелось бы написать портрет моей школьницы. Вижу ее в темном бархатном обрамлении (м. б. в зеленом)… с большим тонких кружев воротником… Вижу ее в тонах старинных мастеров… ну, Тициан… Боттичелли884… Однажды, идя с собакой в Woerden’e, я почувствовала чей-то на себе взгляд, — обернулась и лицом к лицу столкнулась с _н_е_й. Она смутилась и отошла. Я чуть было не предложила ей позировать, но слава Богу, удержалась, не успела, не решилась. По всему городишку пошел бы трезвон о M-me Bredius. Этого еще не доставало. Но как мне хочется! Стоит эта девочка перед глазами. М. б., когда «пройду» технический курс масла, — все-таки отважусь. Но жаль бывает ждать. Как и в писании, от долгожданья бледнеет образ. Уходит непосредственность и свежесть. Лучше всего работать свежо, сразу, «под шампанским». По крайней мере у меня так. Я все хочу тебе послать законченный один рассказ,
