— А я и не знал, что некоторые студенты поступают в колледж временно! Расскажи-ка нам об этом, будь любезен…

Хусейн Шаддад серьёзно ответил:

— Для меня все колледжи одинаковы, ни в этот, ни в тот меня ничего не влечёт. Я на самом деле хочу учиться, но не хочу работать. Ни в этом колледже, ни где-либо ещё у нас я никогда не получу таких знаний, которые не требуют применять их в работе. Дома нет никого, кто был бы со мной согласен, поэтому мне не оставалось ничего иного, как пойти им навстречу в какой-то степени, и я спросил, какой вуз они выберут для меня. Отец ответил: «А разве есть что-то ещё, кроме права?» Тогда я сказал: «Пусть будет право!»

Исмаил Латиф, имитируя его тон и жесты, воскликнул:

— Временно…

Все засмеялись, затем Хусейн Шаддад продолжил:

— Да, временно, придира ты этакий. Но вполне возможно, если всё сложится так, как я желаю, я прерву свою учёбу здесь, чтобы поехать во Францию, даже если мне придётся изучать право в тамошних институтах. Там я смог бы черпать из источников культуры без всякий ограничений, размышлять, смотреть, слушать…

Исмаил Латиф опять сымитировал его тон и жесты, будто заканчивая мысль, недосказанную другом:

— И пробовать на вкус, и трогать, и осязать..!

После очередного взрыва смеха Хусейн Шаддад продолжил говорить:

— Будь уверен, что моё намерение далеко от того, что ты себе вообразил!

Камаль верил ему от чистого сердца, без всякой нужды в доказательствах, и не потому, что слишком высоко чтил его, чтобы сомневаться в его словах, но и потому, что считал, что жизнь, которой так нетерпеливо жаждал насладиться Хусейн во Франции, была единственной, способной пленить душу. И Исмаилу вряд ли удастся понять эту истину в её простоте. Ни он, ни подобные ему не верили лишь тому, что всё можно посчитать и увидеть. Хусейн же давно возбуждал его фантазии и сны. Один из его снов даже отличался красотой и экспансией, был насыщен пищей для ума и духа, слуха и зрения!! «Как часто я видел это во сне и наяву, а затем все мои усилия и стремления привели меня в педагогический колледж!!» Он спросил Хусейна:

— Ты и впрямь имеешь в виду то, что сказал только что: ты не желаешь работать?!

С мечтательным взглядом в выразительных чёрных глазах Хусейн Шаддад ответил:

— Я не стану биржевым спекулянтом, как отец, так как не выношу такой жизни, суть которой сводится к постоянному труду, и цель которой — капитал; и не буду госслужащим, ибо госслужба — это рабство ради заработка. А денег у меня достаточно и так. Я хочу жить, путешествуя по миру, читать, видеть, слушать, думать…, переезжать с гор на равнину и обратно…

Хасан Салим вмешался в разговор: всё то время, что друг говорил, он пристально глядел на него с каким-то пренебрежением, замаскированным под аристократической сдержанностью:

— Госслужба — это не всегда средство зарабатывать на жизнь. Мне, к примеру, вовсе не требуется прилагать усилия ради заработка. Без сомнений, меня больше интересует труд на благородном поприще. Человек должен работать, и благородная работа — это цель, которую следует достичь ради неё самой.

Исмаил Латиф, соглашаясь со словами Хасана, заметил:

— Это верно. Даже богатые люди хотят работать в суде, на дипломатической должности или госслужбе, — тут он повернулся к Хусейну Шаддаду. — Почему бы тебе не выбрать для себя карьеру на каком-то из данных поприщ, ты ведь можешь этого достигнуть…

Камаль, также обращаясь к Хусейну, сказал:

— Дипломатическая работа даст тебе и благородную должность, и возможность путешествовать!

Но тут Хасан Салим многозначительно заметил:

— Туда не так просто попасть!

Хусейн Шаддад добавил:

— Несомненно, у дипломатической службы есть великолепные преимущества. В большинстве случаев госслужба — это почётная карьера, и она не слишком противоречит моему желанию избежать трудового рабства. Это и путешествия, и досуг, позволяющие мне вести духовную и эстетическую жизнь, которую я хочу. Но не думаю, что попробую это поприще, и не потому, что туда не так легко попасть, как заметил Хасан, а потому, что сомневаюсь, что доведу своё формальное обучение до конца…

Злорадно засмеявшись, Исмаил Латиф сказал:

— По всей вероятности, ты хочешь поехать во Францию совсем по другим причинам, не имеющим ничего общего с культурой. И ты правильно сделаешь…

Хусейн Шаддад захохотал, отрицательно покачав головой, и ответил:

— Нет! Ты думаешь о собственных увлечениях. В моей неприязни к учёбе в вузе есть иные причины. Во-первых: меня не заботит изучение права. Во-вторых: нет такого факультета, который бы обеспечил мне знакомство с разнообразными науками и искусствами, вроде театра, живописи, музыки, философии. Нет вуза, который бы не забил тебе голову пылью, пока ты не наткнёшься — если вообще наткнёшься там — на несколько крупиц золотого песка. Тогда как в Париже ты можешь посещать лекции по самых разным дисциплинам и видам искусства, не привязываясь к расписанию и не завися от экзаменов. Там для тебя будет возвышенная и прекрасная жизнь…

Затем он заговорил тише, словно обращался к себе самому:

— Может быть, там я бы женился, чтобы проводить жизнь в путешествиях, в реальном и вымышленном мире!

По лицу Хасана Салима невозможно было понять, следит ли он за рассказом с серьёзным интересом или нет, зато Исмаил Латиф вскинул косматые брови, изучая растущую в груди лукавую иронию… Один лишь Камаль, казалось, находился под сильным впечатлением, ибо по сути стремился к тем же идеалам и питал те же надежды, за исключением некоторых деталей. Его не интересовали путешествия и женитьба во Франции. Он хотел получать знания, не ограничиваясь расписанием или экзаменами… Это более полезно, бесспорно, чем глотать пыль, погрузившись с головой в педагогический колледж, чтобы в итоге получить несколько золотых песчинок. Париж?! Он стал его прекрасным сном с тех пор, как узнал, что его возлюбленная провела там свою юность. Этот город по-прежнему манил