на него не только как друг, ибо то, что он был братом его возлюбленной, придавало ему ещё больше очарования. Помимо любви Камаль питал к другу почтение, восхищение и преклонялся перед ним. У Хусейна были такие же большие чёрные глаза, как и у сестры, такой же высокий рост и изящное телосложение, прямые тёмные волосы. Он походил на неё и в своих жестах и в позах, которые отличались мягкостью и величественностью. За исключением его большого носа с горбинкой и белой кожи, которую сейчас покрывал летний загар, между ними не было никаких существенных отличий. Камаль, Хусейн и Исмаил получили на экзаменах в бакалавриат отличные оценки в том году, хотя первым двум было девятнадцать, а последнему уже двадцать три.

Они говорили об экзамене и о будущем. Первым эту тему затронул Исмаил Латиф. Когда он говорил, то вытягивал шею, словно чтобы сровняться, по крайней мере, с тремя товарищами, несмотря на невысокий рост и тщедушность. Но при том он отличался мускулистым сложением и крепостью. В остром насмешливом взгляде его узких глаз, в его резко заострённом носе, густых бровях и широком сильном рте таилось достаточно предупреждений для всякого, кто захочет на него напасть. Он сказал:

— В этом году мы получили сто баллов из ста. Раньше такого результата не было — по крайней мере, — что касается меня. Я должен уже быть на последнем курсе университета, как и Хасан, который поступил вместе со мной в школу имени Фуада Первого в один и тот же день и в один и тот же год. Отец иронично спросил меня, когда увидел мои оценки в списке тех, что прошли: «Посмотрим, даст ли Аллах мне долгую жизнь, чтобы я увидел, как ты получишь свой диплом?!»

Хусейн Шаддад заметил на это:

— Ты не настолько уж отстал, чтобы оправдать разочарование отца…

Исмаил насмешливо сказал:

— Ты прав. Провести два года на каждом курсе это не так уж и хорошо…

Затем, обращаясь к Хасана Салиму, он сказал:

— А ты, наверное, занят уже сейчас подготовкой к тому времени, как окончишь университет?

Хасан Салим учился на последнем курсе юридического университета, и он понял, что Исмаил Латиф призывает его заявить о том, какие у него цели после окончания учёбы. Но Хусейн Шаддад опередил его, отвечал на вопрос Исмаила Латифа:

— У него нет причин беспокоиться, он получит место в прокуратуре или в дипломатическом корпусе!

Хасан Салим прервал своё гордое молчание, и на его красивом тонком лице проступили приметы готовности к спору. Он с вызовом спросил:

— С чего бы это я должен тебе верить?!

Он гордился своими усилиями в учёбе и умом, и хотел, чтобы все это признавали. Никто и не оспаривал это, но никто также и не забывал, что он являлся сыном Салим-бека Сабри, судьи Верховного Суда. И именно благодаря отцу, а не своему уму и трудолюбию он выделялся среди всех. Хусейн Шаддад избегал всего, что могло бы разволновать друга, и сказал:

— Твоё превосходство и есть залог того успеха, что ты ищешь…

Но Исмаил Латиф не мог позволить ему наслаждаться похвалой Хусейна и отреагировал так:

— Есть ещё твой отец, а это, я полагаю, даже гораздо важнее, чем успех в учёбе..!

Однако сам Хасан воспринял его нападки с неожиданным пренебрежением: либо он устал бороться с Исмаилом, который не покидал его ни на день, пока они проводили вместе лето в Александрии, либо просто начал видеть в друге профессионального придиру, которого не исправить, если всегда принимать его слова всерьёз. Хотя дружеская связь между ними и не была лишена препирательств и споров, которые иногда доходили до возмущения, она не ослабевала. Хасан Салим, насмешливо глядя на Исмаила Латифа, спросил:

— А как закончились усилия твоих старателей?

Исмаил громко расхохотался, обнажив свои острые зубы, пожелтевшие от курения — он был одним из первых учеников, кто начал курить в средней школе, — и сказал:

— Неутешительный результат: ни на медицинский, ни на инженерный меня не приняли из-за недобора баллов. Мне оставалось выбрать либо торговлю, либо сельское хозяйство, и я выбрал первое…

Камаль с огорчением заметил, что его друг проигнорировал педагогический колледж, словно тот вообще не брался в расчёт, хотя он сам предпочёл его, несмотря на то, что мог поступить и на юридический, о высоком статусе которого и спору не было. Он находил свой выбор идеальным, к тому же он помогал ему утешить печаль и одиночество. Хусейн Шаддад очаровательно рассмеялся, и этот смех показал в полной красе его прекрасные рот и глаза:

— Ох, а если бы ты выбрал сельскохозяйственный! Представьте только: Исмаил проводит всю свою жизнь на поле вместе с крестьянами…!

Исмаил убеждённо ответил:

— Нет, это не для меня, даже если бы поле было посреди Каира, на улице Имад ад-Дин…

Тут Камаль вопросительно глянул на Хусейна Шаддада:

— А ты?

Хусейн посмотрел куда-то вдаль, задумавшись, прежде чем ответить, и Камаль воспользовался возможностью, чтобы внимательно приглядеться к нему. Его пленила мысль, что он — её брат, общается и составляет ей компанию дома, как и он сам когда-то — Хадидже и Аише. Ему было трудно представить себе, как тот сидел рядом с ней, беседовал, оставался наедине, прикасался. Прикасался?!.. Они едят вместе?!.. Интересно, как она ест? Смакует ли еду?!.. Ест ли, к примеру, мулухийю и варёные бобы? Это тоже было трудно представить! Важно то, что её брат, до руки которого дотронулся он, Камаль, дотрагивался до её руки. О, если бы можно было вдохнуть аромат, исходивший от его дыхания, который, несомненно, был таким же, как и её! Тут Хусейн Шаддад ответил:

— Я буду временно посещать юридический колледж…

«Может ли быть такое, что он подружится там с Фуадом ибн Джамилем Аль-Хамзави?.. Почему нет? Несомненно, юридический колледж и вправду славный вуз, раз Хусейн поступил туда. Пытаться убедить людей в ценности собственного идеализма было бы необдуманным шагом…»

Исмаил Латиф язвительно заметил: