Сердце Ахмада Абд аль-Джавада оживилось, несмотря на то, что в такой момент ему следовало бы сказать всё как есть, по правде. Но эти слова лились ему в уши, подобно звону рюмок в те весёлые ночи. Где же сейчас лютнистка? Если бы она слышала такую похвалу в его адрес, это, возможно, умерило бы её необузданные перегибы! «Но это говорит тебе сейчас та, к которой ты питаешь отвращение!» Он произнёс тоном, в котором не было ни следа оживления:

— Прошло то время…

Грудь её порицающе подалась назад. Она сказала:

— Клянусь Господом Хусейна! Ты же по-прежнему молод!.. — тут на губах её появилась застенчивая улыбка. — Красавец-верблюд с ликом, похожим на полную луну!.. Твоё время не прошло и не пройдёт никогда. Не пытайся состариться раньше срока или позволь другим судить о том: они-то, быть может, посмотрят на тебя иными глазами, не так, как ты сам видишь себя…

Он вежливо ответил ей, но сделал это тоном, любезно выражающим желание прекратить уже этот разговор:

— Госпожа Умм Мариам, будь уверена, что я не убиваюсь из-за скорби, у меня есть множество способов для утешения…

Пыл её несколько утих, и она спросила:

— И такому мужчине, как ты, этого достаточно для развлечения?

Он уверенно ответил:

— Мою душу ни к чему больше не тянет…

Казалось, он смутил её, но она приняла облегчённый вид и вымолвила:

— Я благодарю Аллаха за то, что ты пребываешь в приятном покое, и ничто не тревожит тебя.

К этому нечего было добавить, и она встала, протянув ему руку, на которую ниспадал край её накидки. Он пожал её, и она сказала, уже собираясь уходить:

— Надеюсь, что ты в добром здравии…

Отведя от него глаза, не в состоянии скрыть постигшее её разочарование, она ушла…

14

Омнибус проехал улицу Аль-Хусейния, затем две его истощавшие лошади побежали рысью вниз по асфальту Аббасийи, а возница только и знал, что погонять их длинной плетью. Камаль сидел на передней части экипажа на краю длинной скамьи рядом с возницей и при небольшом повороте головы мог без труда видеть улицу Аббасийя, лежавшую прямо перед ним. Она была просторнее тех улиц, что находились в его старинном квартале, и шире их, так что конца и края её даже не было видно. Асфальт здесь был ровным и гладким, а дома, возвышавшиеся по обеим сторонам, были огромными, с большими дворами, в некоторых из которых даже были разбиты сады.

Он питал истинное восхищение к Аббасийе, граничившее с любовью и поклонением. Причиной его восхищения этой улицей была её опрятность, планировка и уютная тишина, установившаяся на всём пространстве. Всё эти качества были незнакомы его древнему и крикливому кварталу. Источником его любви и почитания к этому месту служило и то, что именно здесь поселилось его сердце, выбрав своим местом обитания ту улицу, где стоял особняк его любимой.

Уже четыре года он то и дело приходил сюда с замиранием сердца и заострёнными чувствами, пока не изучил наизусть весь путь. Всюду, куда бы он ни кинул взгляд, всё было знакомо ему, словно то был его старинный приятель, и достопримечательности, ориентиры, переулки и большинство жителей улицы были связаны с его мыслями, ощущениями и фантазиями, которые в своей совокупности составляли суть его жизни и средоточие мечтаний. Повсюду, куда бы ни повернул он лицо, было что-то, зовущее его сердце пасть ниц в молитвенном экстазе.

Он вытащил из кармана письмо, полученное на почте позавчера. Отправителем значился Хусейн Шаддад, который сообщал о возвращении вместе со своими друзьями — Хасаном Салимом и Исмаилом Латифом — с летнего курорта, и приглашал его встретиться со всеми в его доме, куда и направлялся омнибус… Камаль поглядел на письмо взглядом, в котором были мечта, благодарность, нежность, обожание, благоговение, и не только потому, что отправитель был родным братом его возлюбленной, но и потому, что он считал, что оно лежало где-то в доме, прежде чем Хусейн написал его текст, а значит, вполне возможно, что её прекрасные глаза могли заметить его, когда она проходила мимо, или даже кончики её пальцев могли дотронуться до него по какой-то причине, пусть и случайно. Ему было достаточно думать, что оно лежало в том же месте в доме, где находилась она, чтобы превратить это письмо в священный символ, которого жаждал его дух, и по которому тосковало сердце. Он читал письмо уже в десятый раз, пока не доходил до фразы «Мы вернулись в Каир вечером первого октября», то есть она почтила столицу своим возвращением четыре дня назад, а он ничего об этом даже не знал! Как же так могло случиться?!.. Почему он не узнал о её присутствии здесь ни инстинктом, ни чувствами, ни интуицией?!.. Как же удалось одиночеству, что владело им на протяжении всего лета, распространить свою тяжёлую тень на эти четыре благословенных дня?!.. Неужели его непрекращающаяся тоска сделала его нечувствительным и тупым?.. В любом случае, в этот момент сердце его пульсировало, а дух парил от счастья и блаженства!! Он глядел сейчас на мир с самой вершины, откуда детали того виделись ему в прозрачном светящемся ореоле, словно призраки из обители ангелов!! Сознание его было воспламенено кипевшей изнутри жизненной энергией, ликующим опьянением и восторгом!! В этот час — или, вернее, до этого самого момента — его окружала боль, которая была неразлучна с радостью любви, как эхо неразлучно с голосом. Прежде омнибус вёз его по этой же дороге, но сердце его пустовало без любви, которая прикоснётся к нему потом. Какие чувства, надежды, страхи и ожидания были у него тогда?.. Он не помнил своей жизни до того, как полюбил, кроме отдельных воспоминаний, которые считал бесполезными до того, как узнал ценность любви. Он тосковал по ним, всякий раз как боль становилась невыносимой. Тем не менее, ум его был настолько поглощён чувствами,