Речь закончена сама по себе. Иисус не нападает на оппонентов. В ситуации есть что-то мягкое, тоскливое, нежное, поскольку предполагается, что это преддверие смерти и погребения Иисуса. Иисус говорит не с резкой иронией, а очень мягко, он говорит: «У вас всегда есть нищие, и, если хотите, — это мягкое, но для характера речи существенное дополнение, Матфей не скопировал, — вы можете сделать им добро».

Построение речи также правильное. Оставьте их в покое! Что вы на нее жалуетесь! Она сделала для меня доброе дело, ибо вы всегда имеете нищих с собою, Матфей уже разрушил ритм, когда записал «пусть не с» и ввел слова «она сделала для меня доброе дело» с «для», так что два предложения одно за другим начинаются с «для», но не с «меня».

Наконец, Иисус говорит в Марке: «что могла сделать, то сделала; тело Мое помазала прежде погребения».

Пусть неосознанно, но следуя божественному импульсу любви — вот что означают эти слова — женщина оказала честь моему телу для того случая, который вскоре произойдет.

Смысл этих слов становится еще более ясным и значительным, если вспомнить, что, согласно писанию Марка, тело Иисуса не могло быть помазано и забальзамировано, так как в день распятия и погребения было уже поздно, и женщины, которые после субботы пошли к гробу Иисуса с образцами для бальзамирования, нашли гроб пустым и получили от ангела весть о том, что их Господь воскрес. Матфей не подчеркивает это обстоятельство, не приписывает его Марку, потому что не заметил внутренней связи с историей о помазании в Вифании, потому что не уловил подобной связи в писаниях своего предшественника. А теперь четвертый? Он еще более виновен в нарушении истории о помазании, в дополнение к другим нарушениям, когда от своего лица сообщает, что Иосиф и Никодим, спутник, которого он дал Иосифу, набальзамировали тело Иисуса, когда ели его.

Матфей, как и Четвертый, скопировал свое сообщение у Марка. Но как же тогда объяснить те различия, которыми все эти рассказы существенно отличаются друг от друга?

Мы можем кратко решить вопрос с Матфеем. В тех случаях, когда он расходится с Марком, причиной расхождения можно считать либо его небрежность при копировании, либо то обстоятельство, что он не обращал внимания на некоторые, казалось бы, незначительные мелочи. Самое поразительное обстоятельство, что он выставляет учеников против женщины, объясняется исключительно неуклюжестью, которая иногда побуждает его придать изображению определенность, в то время как Марк очень правильно и уместно оставляет этот вопрос неопределенным...

Но Иоанн?

4. Происхождение сообщения Иоанна.

Дорогой сердцу человек просто скопировал!

От Марка он взял описание миро как «πιoτιϰἦς» — богословы еще могут спорить о значении этого слова в будущем, но из лона собственного возвышенного воображения он вывел, что женщина взяла фунт миро, чтобы помазать ноги Господа. В конце концов, из этого обилия мы должны были бы объяснить, что Мария испугалась, когда вместо того, чтобы помазать ноги Иисуса, она сделала это каким-то беспокойным способом, не будем говорить каким, и что поэтому она схватилась за свои волосы.

Расчет стоимости миро он скопировал у Марка, но неудачно, так как когда Марк позволяет народу сказать, что за миро можно получить «больше», чем триста динариев, если его продать, он очень неуклюже пишет, что масло можно продать за триста динариев.

Слова о вечной памяти женщины он опустил, во-первых, потому, что уже дал ей имя, а во-вторых, потому, что внес в рассказ новый интерес, который не позволил ему в конце еще раз опустить взгляд на женщину или дать ему отдохнуть на ней. Он ввел в повествование контраст между любовными усилиями женщины и эгоизмом предателя, хотя и не совсем корректно, фактически совсем не корректно: поэтому, как только с предателем разобрались, повествование должно быть закончено.

Но откуда берется Иуда? Прежде всего, из любви Четвертого к страшным контрастам! Здесь он хотел противопоставить выражению нежной, тоскливой любви крайний эгоизм, а теперь противопоставляет ему — как неуклюже, как безвкусно! — обыкновенный вор. Марк соблюдает правильную меру, когда противопоставляет трогательную экстравагантность любви зависти и недоброжелательности обычных приверженцев теории бережливости.

Ранее Четвертый уже приводил в пример черного предателя ради контраста, а именно для того, чтобы использовать его упрямство как фольгу для любви Господа и привязанности других учеников. Он заимствовал этот контраст из сочинения Марка, но если тот использовал его лишь однажды и к тому же очень уместно, то есть художественно сдержанно, то он теперь — как будто этот контраст не всегда был достаточно велик, ужасен и трогателен даже в самом умеренном представлении — перекрасил его в аляповатый и использовал везде, где только мог найти для него место, то есть в очень неподходящих местах.

На этот раз, однако, была совершенно особая причина, побудившая его ввести сюда Иуду. В писании Марка, сразу после сообщения о помазании, есть запись о том, что Иуда ушел, чтобы предать Иисуса первосвященникам. Теперь перед четвертым человеком был Иуда, и он также читает, что предателю священники обещали деньги. Он быстро вставляет это в свой отчет о помазании, заметка о деньгах заставляет его сделать из злодея денежного человека, чтобы дать ему возможность доказать свою жадность, он тут же делает его казначеем общества и после этого — да, после этого, после своего замечательного отчета о помазании, он опускает заметку о том, что Иуда пошел к священникам и ему обещали деньги, заметку, которая была необходима для всего Евангелия. Теперь возникает вопрос, как он увидел Марфу и Марию, собирающихся на этот пир. Какой лишний вопрос! Мы уже видели, как он вплел заметку Луки о двух сестрах в свой рассказ о воскрешении Лазаря. Здесь он делает это еще раз. Как Марфа у Луки ждет Его, так и он ждет ее; как Мария у Луки сидит у ног Иисуса, так и он показывает свою преданность Господу, помазывая Его ноги.

Он насильно отправил сестер в Вифанию. В рассказе Луки, где он впервые встретился с ними, они жили в каком-то селении, и Иисус встретил их во время своего путешествия, прежде чем прийти в Иудею. Насилие, которое применил четвертый человек при этом переводе, еще очень хорошо видно по той поспешной нарочитости, с которой он сразу же, как только впервые записывает слово Вифания в С. 11, 1. 2, уверяет читателя, что это деревня Марии и Марфы. Он хочет внушить читателю, что это селение было известным селением, где жили Мария