в Восточную Сибирь для формирования добровольческих бурятских отрядов. Когда Колчак объявил себя верховным правителем России, я поступил к нему на службу...

— Кем, позвольте узнать?

— Усмирял мятежи мужиков и рабочих. После гибели адмирала атаман Семенов взял меня своим помощником, но мы быстро расстались. Я собрал собственную армию.

— Из кого она состояла?

— Как из кого? Даурские казаки, буряты, монголы, японцы, корейцы...

— Одним словом, кондотьеры и авантюристы всех мастей. Палачи и разбойники, каких не видывал свет,—резко сказал Уборевич, не выдержав небрежного тона Унгерна.

— Можете обзывать меня самыми последними словами, я не обижусь, только не говорите, пожалуйста, о совести, справедливости, добре или зле — для меня они не существуют. Я стою на одном конце нравственной жизни, вы на другом, и этим все сказано. Вы представляете власть демократии, я — власть монархическую. По-моему, всякое государство крепко только монархом и его верными помощниками — аристократами. В старые времена цари на Руси были живыми богами, как и богды-

хан в Китае. В монгольских степях я мечтал восстановить во всем прежнем блеске божественность царской власти...

Разбойничая в Монголии, хотели восстановить царя в России? Так, да? в

— Нет, не так! Русский народ, в глубине души своей преданный вере, царю, отечеству, под влиянием революционных идеи Запада сбился с пути. Большевики казнили Николая Второго, и тогда я придумал новый план борьбы с ними. Я выдвинул идею союза ^народов монгольского корня и создания Срединной Азиатской империи, возглавляемой императором Маньчжурской династии. Эта империя должна объединить Китай Маньчжурию, Монголию, Тибет, Туркестан. Да, я мечтал уста-’ но-вить монархию не только в Монголии, но и во всем мире...

— Ваши монархические теории не отличаются болыпой'ори-гинальностыо. Все одно и то же со времен китайских богдыханов, и те же религиозные бредни, приперченные изуверством. А вот ваше изуверство, помноженное на палачество, страшная вещь! Изуверство звучит в каждой букве, написанной вами — боревич взял бумажный листок. — Вот приказ по армии, сожми его в кулаке —и хлынет человеческая кровь. В приказе о наступлении против Красной Армии вы требовали: «Коммунистов, комиссаров, евреев уничтожить вместе с семьями Мера наказания может быть только одна — смертная казнь разных степеней». Я правильно цитирую?

— Не отрекаюсь от своих приказов. Я ни от чего не отрекаюсь,— нахмурился Унгерн.

пеней»?" 31 * понимать ваши слова «смертная казнь разных сте-

Топор, петля, пуля разные степени смертной казни но ведь можно еще .сжигать на костре, и садить на кол, и разрывать лошадьми, и забивать кнутом. Большой арсенал казней накопило человечество, и каждая степень не хуже другой.

— Ваши пути, барон, усеяны тысячами трупов, покрыты пеплом, политы кровью. Дым от костров, на которых сжигали людей, все еще висит под небом, и все еще белеют человеческие кости, разбросанные на степных просторах...

Унгерн молчал, положив правую руку на край стола, левую засунув за борт расшитого золотыми цветами халата Тонкие пальцы еле слышно пристукивали по столешнице, брови изогнулись, под ними поблескивали глаза, ясные как небо но и пустые как оно же. Белокурые колечки волос прикрывали уши, и было в серповидном лице барона такое детское простодушие что^Уборевич почувствовал холодок в сердце. «Зачем я трачу свои гнев на эту гадину?» ^ ^

Ради чего совершали ваши разбойники свои гнусности над человеком? — спросил он. ^

— Я хорошо платил. Золота не жалел, разрешал и грабить население, а это всегда возбуждает жестокие чувства.

1 — Как же вы справлялись с ордой, не признающей ни ко* мандиров, ни дисциплины?

— Нарушителей моих приказов сажал на кол, сжигал живьем перед строем. Иногда выгонял голыми на мороз или заставлял лежать на горячих железных листах. При такой строгости как не быть дисциплине? Отменная дисциплина была.

— Вас самого надо бы посадить на кол, Роман Унгерн фон Штернберг,— сказал Уборевич.

Он вышел пз-за стола, заглянул в окно. Унгерн сидел, вжав голову в -плечи, и больше походил на мертвеца, чем на живого. «Контрреволюция не знает пощады не только для нас — ее врагов, но и для своих защитников. Во имя дисциплины и послушания контрреволюция сажает своих солдат на кол, сжигает живьем. До такой подлости опускались только инквизиторы средневековья».

Уборевич позвонил, вошел адъютант.

— Уведите арестованного,— приказал он и распахнул окно. Почудилось ему, даже воздух в кабинете пропитан запахами крови и дымом костров, на которых сжигали людей.

Барон Унгерн был расстрелян, но шайки его продолжали бесчинствовать. Только через год Уборевичу удалось покончить с ними.

В двадцать втором году Уборевич был назначен главкомом Народно-революционной армии и военным министром Дальневосточной республики.

В те дни он вступил в двадцать шестую весну своей жизни.

Пасмурным сентябрьским утром командир Особой ударной группы войск Степан Вострецов был вызван к главкому.

Сорокалетний кузнец Вострецов был талантливым и отчаянно смелым командиром. В последние годы ему везло: в Восточном походе против Колчака его учил искусству побеждать командарм Тухачевский, с ним он совершил и Польский поход. А теперь вот Уборевич, его победы были хорошо знакомы Во* стрецову.

Уборевич показал глазами на стул и, как бы продолжая начатый разговор, спросил:

— Читал, как нашу Дальневосточную республику расхваливает наша же газета? Нет? Ну так послушай. «Россию можно сравнить с орехом. Ядро — Москва, Приморье — скорлупа. Скорлупе приходится терпеть сырость, и жар, и вражеские удары, защищая ядро. Дальневосточная республика переносит всяческие лишения, но защищает Россию от японских интервентов и белогвардейских шаек». Вот златоусты! Орех, ядро, скорлупа и все — пустопорожние слова. Не терплю пустой болтовни, мелкого слова. Настоящее слово, Степан, не бывает пустопо-

рѳжним, народ говорит: словами лечат — словами и калечат. Вот как писал командарм Блюхер генералу Молчанову перед штурмом Волочаевки: «Какое солнце предпочитаете вы видеть на Дальнем Востоке? То ли, которое красуется на японском флаге, или восходящее солнце новой русской государственности? Какая участь вам более нравится — Колчака, Врангеля или Унгерна? Или жребий честного гражданина своей революционной Родины?..»

— Каждое слово продумано и взвешено,— похвалил Вострецов. — Такие слова убеждают...

Не всегда и не всех. Обращение Блюхера воздействовало на белых солдат сильнее, чем на генерала Молчанова. С этим обращением бойцы переходили на нашу сторону под Волочаев-кои, но генерал