Государь закончил речь, откинул назад голову и несильно хлопнул ладонью по ручке своего кресла. Серо-голубые глаза его сверкали, как поверхность отполированного кинжала.

Отовсюду послышались твёрдые решительные голоса:

— В поход! В поход на Новгород! Да будет война! К оружию!

Выслушав эти голоса, Иоанн властно поднял правую руку, и все замолкли.

— Но вспомним — на дворе весна, сейчас для новгородцев начинается самое благоприятное время, земля их окружена реками и озёрами, болотами непроходимыми. Если же ещё и лето выдастся дождливым, мы просто завязнем в новгородской сырости вместе с войсками и обозами, никого это не пугает? Может, до осени поход отложим?

— Нет, нельзя откладывать! — послышались опять же единодушные возгласы со всех сторон.

— Не будем здесь новгородского веча устраивать. Я хочу ваши личные мнения услышать. Что ты скажешь, Данила Дмитриевич, тебе идти с передовыми полками, не побоитесь утопнуть в болотах новгородских? — обратился государь к князю Холмскому — своему ровеснику и двоюродному брату, молодому ещё, но уже прославившемуся во многих походах против татар и литовцев талантливому полководцу.

Холмский встал со своего места, близкого к государеву. На плечи его была наброшена роскошная, отделанная горностаем приволока — длинный боевой плащ, сколотый на груди жемчужной застёжкой, под ним виднелся нарядный камзол, затянутый на талии золотым поясом. Данила был столь красив, что женщины на улице заглядывались на него. Высокий, безупречной формы лоб его обрамлялся лёгкими русыми кудрями, прямой с лёгкой горбинкой нос, большие спокойные светло-карие глаза, мужественный подбородок с небольшой, аккуратно подстриженной бородой — всё в нём прекрасно и совершенно, словно природу в момент его создания осенило вдохновение и она вложила в своё творение не только талант, но и душу. Внешность Данилы соответствовала и его храбрости, и таланту полководческому. Он был находчив, сообразителен, в бою смел и решителен. Воины любили его и готовы были следовать за ним куда угодно.

Данила Холмский был прямым потомком великих князей и тверских и московских. Его матерью являлась родная сестра великого князя Василия Тёмного, то есть родная тётка Иоанна, а отцом — внук великого князя Тверского Михаила. Всё это прибавляло ему уверенности и достоинства, которые проявлялись во всех его жестах и поступках. Кто видел Данилу в бою, тот знал — там он быстр, резок, твёрд. Здесь, в думе, это был совсем другой человек — неспешный, рассудительный, в чём-то безмятежный. Спокойно обведя своим приветливым взглядом присутствующих, да так, что каждому казалось, что Данила именно его обласкал, он заметил:

— Считаю, что откладывать поход нельзя. Во-первых, зло подобное новгородскому, должно пресекаться сразу. Во-вторых, нас не ждут так быстро — это даёт великое преимущество. И Казимир Литовский, даже если захочет, не успеет помочь. Ну а болота как-нибудь преодолеем. Господь в нашем правом деле поможет нам.

Холмский слегка поклонился сначала Иоанну, потом остальным в палате и сел на место.

— Что ты думаешь, Фёдор Давыдович? — обратился Иоанн ещё к одному своему полководцу, князю по прозвищу Пёстрый из рода Палицких, потомку великого князя Московского Всеволода Большое Гнездо.

Фёдора Давыдовича Иоанн помнил с детства. Это был один из немногих бояр, служивших ещё его отцу. Здесь же находились и двое других старейшин — князья Иван Иванович Ряполовский и Юрий Патрикеевич Литовский, но Иоанн спросил именно Пёстрого, так как хотел подчеркнуть его ценность как первого своего полководца.

Поднялся невысокий худощавый пожилой человек с залысинами на большом лбу, с удивлённо приподнятыми бровями, глубокими морщинами возле глаз, губ, какие оставляет частая улыбка. Живые тёмно-синие глаза его выглядели гораздо моложе и говорили о неиссякаемой энергии.

— Я за немедленный поход, — заявил он твёрдо. — Новгород — слабая держава, и вольность ей только во вред. Постоянно там бунты и междоусобицы, каждый себе господин, потому нет никакого порядка. А заводилами, как правило, — крикуны. Кто громче кричит — тот и прав. Вот и вся их свобода. Мы с твоим батюшкой дважды на Новгород в походы ходили. И чем кончалось? Чуть силу завидят — хвост поджимают и бегут мириться, откупы предлагают, в ногах валяются. Батюшка твой, добрая душа, сразу и замирялся с ними. Они на все условия соглашались, землями да серебром откупались. А сейчас, видно, доброту твою и терпимость за слабодушие приняли — надо им место их указать. Новгород — был, есть и должен остаться владением великокняжеским!

— А ты что скажешь, Иван Иванович? — обратился Иоанн, наконец, и к старому боярину, князю Ряполовскому, тому, что в детстве спас его из Троицкой лавры и укрыл в своём имении. Он, как и Фёдор Давыдович, происходили от Всеволода Большое Гнездо, а стало быть, также приходился родичем государю.

Встал, как и предыдущие воеводы, немолодой уже, почти седой, но всё ещё крепкий в плечах человек с усталым бледным лицом, с припухшими от нездоровья, но всё ещё проницательными, умными глазами.

— Я уж своё, кажется, отвоевал, мой государь, — поклонился он Иоанну. — А если б силы были, тоже пошёл бы с вами. Думаю, сын мой Семён не подведёт меня, верно послужит тебе в походе. Тоже считаю, что откладывать дело не стоит, момент сейчас подходящий, на границах пока спокойно, казанцы как будто надолго притихли, ордынцы между собой дерутся, слабодушный король Казимир — плохой вояка, вряд ли он сразу решится на поход против Москвы. Ведь на каждый свой шаг он должен у сейма разрешение да деньги выпрашивать, согласовывать да кланяться. К тому же он сейчас, после смерти чешского короля Юрия, никак престол его не разделит, хочет там сына своего посадить Владислава, а ради того должен с Матвеем Венгерским воевать, там силы нужны. Не до Новгорода ему... думаю, более удобного времени, для того чтобы всеми силами двинуть на Новгород, у нас ещё не было. А отложимся до зимы — трудно сказать, как дело к тому времени повернётся... С Богом!

Один за другим вставали бояре и воеводы, и все были единодушны: изменники государства и отступники от Бога должны немедленно поплатиться за предательство. В думе царило небывалое единодушие и вдохновение. Князья, ещё недавно кичившиеся своей независимостью и самостоятельностью, считавшие каждый себя в душе равным Иоанну, здесь внезапно ощутили своё единство и силу, они оказались под одной властной и праведной рукой, и это не обижало, напротив, вселяло ощущение какого-то общего государственного